Глаза Клеопатры

— Вот именно, — тяжело вздохнула Софья Михайловна Ямпольская, бабушка его любимого сотрудника. — Кристаллы германия интересовали ее куда больше, чем родная дочь. Да нет, я ее не осуждаю, случай вполне распространенный. Но теперь мы имеем то, что имеем. Ваша жена любыми способами пытается добиться внимания, которого была лишена в детстве. И ей все равно, что ей за это будет. Даже если это наказание.

— Но я никогда не обделял ее вниманием! — удивился Никита.

— Очевидно, ей нужно не то, что вы даете. Очевидно, то, что ей нужно, вы дать не можете. Она все глубже будет погружаться в свой психоз. Вы не замечали за ней склонности к садомазохизму?

Никита уставился на Софью Михайловну в ужасе.

— Я как-то не думал об этом в таком ракурсе. О боже…

И он рассказал Софье Михайловне о том, как Оленька явно провоцировала его на физические действия, как бросала на него эти странные выжидающие взгляды.

— Да, это очень характерно, — кивнула Софья Михайловна. — Это часто бывает при детской депривации. Дети привлекают внимание взрослых любой ценой, даже если точно знают, что их будут бить. Лучше побои, чем невнимание. А потом это входит в привычку, даже начинает нравиться… Первичный сексуальный опыт… Вряд ли родители ее шлепали, но кто знает…

— Это лечится? — перебил ее Никита.

Для него этот вопрос имел решающее значение. Если бы оказалось, что Оленька неизлечимо больна, он счел бы своим долгом остаться с ней до конца.

— Трудно сказать, — задумалась Софья Михайловна. — Чтобы вылечиться, нужно прежде всего желание самого пациента. В нашем случае, как я понимаю, об этом и речи нет. Только не вините себя, — предупредила она. — Вы тоже жертва. Может быть, в большей степени, чем ваша жена. Вы за нее не в ответе, запомните это. Не вы сделали ее такой.

— И что вы мне посоветуете? — вздохнул он устало.

— Обычно я таких советов не даю, — сказала Софья Михайловна, — но для вас сделаю исключение. Расстаньтесь с ней. Она не пропадет, найдет себе другого. Ей нужен мужчина, более подходящий по стилю жизни. Она же типичная «дама с Рублевки». И не вздумайте устраивать ее судьбу. — Софья Михайловна подалась вперед через стол и заглянула в глаза Никите. — Стоит ей заметить, что вы принимаете в ней участие, что пытаетесь ей помочь, она сразу обернет это против вас. Мой вам совет: бегите.

Никита поблагодарил, но последовал совету далеко не сразу. Он долго не решался на окончательный разрыв. Ему казалось, что это нечестно, неблагородно — бросать в беде явно больную женщину, представляющую, как писали в судебно-медицинской хронике, опасность для себя и для окружающих. Оленька сама толкнула его к решительному поступку, хотя преследовала совсем иную цель.

Он выделял ей энную сумму ежемесячно на ее личные нужды и больше не давал, сколько бы она ни просила. До такой аферы Оленька никогда не додумалась бы сама, у нее бы мозгов не хватило. Видимо, кто-то ее надоумил. Однажды она вернулась домой вся в синяках, с подбитым глазом и в слезах. Рассказала страшную историю о том, как проиграла в казино деньги в долг, и пришлось ей дать расписку. Теперь ее поставили «на счетчик».

— Мне так страшно! — плакала Оленька и жалась к нему, как котенок.

— Покажи расписку, — потребовал Никита.

— Вот. Вот, вот, — заторопилась Оленька, лихорадочно роясь в сумочке, и трясущимися руками протянула ему какую-то бумагу. Это была ксерокопия. — Оригинал у них, — пояснила Оленька.

В бумаге говорилось, что Ольга Разумовская-Скалон проиграла триста тысяч долларов и обязуется вернуть долг, ручаясь всем своим имуществом.

— Врешь, — хмуро бросил Никита. — В казино и ставок-то таких нет.

— Что ты! — всплеснула руками Оленька. — Многие проигрывают гораздо больше.

— Ты — не многие. Кто тебе поверит на триста тысяч?

— Мне поверили в долг, как постоянной клиентке. Ты что, хочешь меня бросить? Они же убьют меня! — заголосила она.

— Замолчи, — приказал Никита. — Я заплачу. Давай реквизиты.

— Ка-какие реквизиты? — спросила Оленька, заикаясь от неожиданности.

— Банковские, какие же еще? Ты думала, я выдам триста тысяч тебе на руки?

Ему бы в этот момент насторожиться, почуять недоброе: в ее глазах, в заплаканных голубых глазах прелестной фарфоровой пастушки промелькнуло злобное нетерпение. Но он не заметил. Ему не хотелось на нее смотреть. С подбитым глазом она напоминала не пастушку дрезденского фарфора, а блатную маруху.

Оленька принесла реквизиты на следующий день. Никита пробил их по базе и выяснил, что счет принадлежит какой-то фирме-однодневке. «Ладно, плевать», — решил он и заплатил, но потребовал, чтобы при уплате присутствовал Оленькин кредитор с оригиналом расписки. Они назначили встречу в банке. На встречу пришел какой-то подозрительный тип, представился Мусаевым и отдал Никите расписку.

Через две недели ему на работу в панике позвонила Дуся. Еще раньше звонили охранники, дежурившие у дома, но их не соединили с главой фирмы, занятым на совещании, а Дусю соединили. Она плакала, и Никита не сразу понял, что происходит.

— Приезжайте, Никита Игоревич, — твердила она, — у нас имущество отбирают!