Глаза, опущенные долу (СИ)

И как бы из этой мерзости поскорее выбраться? У него было такое впечатление, будто его с головы до пят вываляли в грязи. Едва дождавшись тогда рассвета, он попытался улизнуть незаметно, но ничего не вышло: старик был начеку, тотчас поднялся, растолкал мальчишку. Они собирались в путь, как ни в чём не бывало, а в ушах Фёдора всё стоял тот смех.

Он только заснул, но был вслед разбужен: старик с сопляком о чём-то яростно спорили, стараясь говорить шёпотом, но то и дело срываясь на крик. "Давно пора! Доигрался, паршивец?!" - Фёдор хотел было уже перевернуться на другой бок и вновь погрузиться в дрёму, довольный, что наконец-то распекают наглеца, однако крики и шёпот вскоре сменились увещеваниями и всхлипываниями, затем оживлённым разговором, смехом и в конце концов сдавленными стонами и вздохами, не оставлявшими на свой счёт никаких сомнений.

Кровь прилила Фёдору в голову.

"Господи, что же ты медлишь? Почему не поразишь одним из громов своих этих сынов Содома? Чтобы они предстали вот так, скотски спаренными, на людские очи!"

Но гром не прогремел, и через какое-то время старец и мальчишка успокоились, умиротворённые.

- Я Арефий, слыхал о таком?

Да кто ж не слыхал об Арефии? Человек редкостной одержимости, побывавший и в Иерусалиме, и в Константиновом граде, и на горе Афонской с паломничеством. Бывший Горлицкий игумен, ушедший затем в отшельники, исцелявший больных и убогих, и этот старик? Самое удивительное, что Фёдор вначале и вправду поверил, хотя одно только простое сопоставление говорило: самозванец. Отцу Арефию не было и сорока по рассказам тех, кто удостоился лицезреть его, был он сведущ в ратном деле и не нашелся ещё тот, кто в рукопашных игрищах мог бы победить его.

Самозванец, но с какой целью он так представился? И зачем он к нему, Фёдору, прилип? Может, то лукавенький искушает его? Но опять же - с какой целью? Что проку лукавенькому в бесхитростном юноше? А может, и сам Люцифер? Эка куда загнул! Такого о себе мнения!

И всё-таки жаль, значит, и рассказы о гробе Господнем, о церквах царьградских тоже выдумка? А может, старик действительно сам там бывал? Уж больно описывал складно.

Однако на сей раз тот не расположен был к разговору. Подозревал ли, что Фёдору всё было ведомо? Вряд ли. А вот мальчишка не подозревал, знал. Но и не думал глаза прятать, наоборот, всякий раз, встречаясь с Фёдором взглядом, поглядывал на него бесстыдно, вызывающе.

"Тьфу, вражья сила!" - Фёдор мучительно искал предлог, как бы ему посподручнее от двух проходимцев отделаться, но ничего не приходило на ум. Да и старец слабел, шёл всё медленнее, так что ничего не оставалось, как постоянно поджидать его, возвращаться, пока и вовсе тот не опустился без сил на опушке.

- Не могу, не могу больше... - прошептал он побелевшими губами. - Прошу тебя, отец Фёдор, подойди!

Фёдор приблизился с неохотой.

- Можешь ты меня выслушать? Как видно, смерть за мной пришла и призывает Бог мою душу.

"Эх, если бы Бог, а не продал ли ты её дьяволу? Если ты не сам дьявол!"

- Нет, - замотал Фёдор головой в испуге, - надо так, как должно, чтобы было. Ведь немного, совсем немного осталось, вон и купола видны, - увещевал он старца в отчаянии. - Нельзя так умереть, не по-христиански, без отпущения! Поднимайтесь, авва, обопритесь на меня, мы дойдём, тут недалеко.

Но старик хрипел, продолжая в то же время крепко сжимать руку Фёдора.

- Нет, не дойду я, - качнул он головой, - силы угасли. Не рассчитал я свою жизнь, не рассчитал...

Фёдор с тоской посмотрел на видневшееся на взгорке селенье. Что же это? За что же ему так?!

Он с криком вырвался, стал ломать сучья, ветки, чтобы соорудить некое подобие носилок.

- Да помоги ты мне, помоги! - заорал он на мальчика-поводыря, стоявшего в стороне с полуулыбкой во взоре. Тот поколебался мгновение, затем нехотя принялся за работу.

Но когда носилки были готовы, у старца не осталось сил даже говорить.

- Не захотел, не захотел ты принять мою исповедь, - прошептал он с горечью. - Кто знает, может, ты будешь жалеть об этом. Но всё равно: всё мое... теперь твоё...

Он попытался дотянуться до лежавших совсем рядом посоха и котомки, но тут же обмяк с последним вздохом:

- Отпусти... Отпусти...

К кому он обращался, к Богу или ещё к Фёдору, уже нельзя было понять. Фёдор заплакал: ничего ему не удалось сделать, ничем он не смог помочь. А может, просто не захотел?

Борода старца торчала вверх, по лицу разлилось неожиданное умиротворение, да так и застыло: душа успокоилась, многострадальной, как видно, была душа.

Фёдор творил привычно молитвы, оттягивая до крайности тот час, когда придётся тащить мёртвого старика в село, стараясь вообще, по возможности, на него не смотреть. Однако это не могло, к сожалению, длиться вечно. В конце концов он со вздохом поднялся, поискал глазами мальчика-поводыря. Но тот лежал без движения, вероятно, в глубоком обмороке.