Глаза цвета стали

– Третье мая две тысячи четырнадцатого года. Запись четвертая. Если мое сообщение кто-нибудь слышит, не суйтесь на территорию базы ни под каким предлогом. Не знаю, сколько мы еще продержимся. Инфекция вышла за пределы карантинной зоны и поразила половину моих людей, распространяясь с невероятной скоростью. Всем ясно, что сыворотка бессильна, но ее последние запасы продолжают использовать с неведомым ранее ажиотажем в утроенных количествах. Руководитель исследовательской группы погиб при весьма странных обстоятельствах. Его тело найдено разорванным на пополам, а фрагменты тела обнаружены в разных частях комплекса. Сегодня я дал добро на ряд розыскных мероприятий, но убийца до сих пор не найден. Бойцы подавлены, все время спрашивают, когда их выпустят, из этого чертового слепа, а я придумываю отговорки, оттягивая правду на потом. Решаюсь на ужесточение карантина, хоть и понимаю всю бессмысленность своего поступка. До сих пор нет ни одной догадки или зацепки относительно распространении инфекции. Еще вчера здоровые люди…

Экран замигал и погас – запись на этом месте прервалась. Долгое время на экране ничего не было. Потом появилась привычная комната и пустое кресло перед монитором. Наконец в кадр зашел все тот же офицер только с бутылкой водки в руке. Он долгое время, расхаживал перед камерой, прежде чем решится начать диктовать очередное видео-послание. Каждого из нас ужаснул его усталый и помятый вид. Можно было подумать, что за несколько месяцев он состарился лет на десять-пятнадцать. На лице месячная щетина, давно не стриженые волосы, взъерошенные и сальные, на лбу протянулся отвратительный рваный рубец, небрежно зашитый ниткой. Один глаз заплыл начинающимся воспалением, а второй опух от недосыпания.

– Запись включена, а я до сих пор не знаю что сказать, – устало пробормотал он, массируя ладонями лоб и при этом стараясь не смотреть в объектив. – Две тысячи четырнадцатый год. Наверное. Я не знаю, какой сейчас месяц. Не знаю дня недели, да мне это и не надо. Главное – я уже не помню, сколько нас было в самом начале и сколько осталось. Скольких мы убили и скольких успели спасти, совершив своевременную кремацию. Технические помещения по моему приказу закрыты и запломбированы. Все, кто не успел покинуть нижние сектора, остались с Зараженными. Вместо необходимого нам оружия, продовольствия и медикаментов, нам пришел сверху приказ уничтожить серверную комнату со всеми компьютерами, а так же склады, на которых хранится вся та инопланетная хренотень, что тут собиралась долгие годы. Выполнить приказ не могу – запасной выход на поверхность находится в секторе Зараженных и надежно закрыт на магнитную пломбу, склады и компьютерные залы остались по другую сторону. Даже если бы у меня было в избытке людей, я ни за что не отдал бы столь самоубийственный приказ, отправляя их на жуткую смерть. Все зараженные переродились в каких-то неописуемо жутких чудищ, которые, с адской ловкостью, терпением и изобретательностью пытаются выбраться из ловушки и добраться до нас. Пока жив хоть один из нас способный держать оружие, у тварей нет ни одного шанса на прорыв. Мы еще повоюем…

По экрану побежали помехи, а из динамиков раздалось тихое шипение. Были еще записи, но все они оказались повреждены. Еще немного поколдовав с пультом, я хотел уже отойти, когда последняя запись неожиданно воспроизвелась. Лица говорившего не было видно, из-за помех. Очертания человека казались сжатыми и изломанными. Единственное, что можно было рассмотреть, это светлое пятно пальцев сжимающих рукоять пистолета. На заднем плане слышались крики, нарушаемые автоматными очередями. Потом раздался замогильный голос.