Глазами художника: земляки, коллеги, Великая Отечественная

В центре села, на огромной площади неподалёку от церкви и волостного правления, расположился основательный дом дядьёв, с бесчисленными окнами по фасаду, скрытому высоким палисадником. Широкие ворота соединяли дом с каменным магазином. Крытый навес, подвалы, лари с солью, большие весы, бочки с дёгтем – всё знакомо. Ворота уже открыты, гостей ждут. В огромном дворе собаки в будках, подняв лай, они рвутся навстречу. С крыльца бегут хозяева, одетые наспех. Шум, гам, общее оживление… С трудом вылезаешь, от долгого сидения в одном положении всё затекло. С посторонней помощью извлекается из саней одежда. Гостей первым делом направляют на поклон к бабушке – Христинии Аксёновне, у неё своя комната. Несмотря на свои восемьдесят шесть лет, бабушка выглядит хорошо, полная, белолицая – жизнь прожита, слава богу, неплохо. С ней живёт и бабушка Малаша. Они родные сестры, а вот судьба у них разная: с детства хромая, горбатая, бабушка Малаша осталась в девицах. Христиния Аксёновна вошла в богатую семью Колкунцевых, целыми днями сидит она теперь на своей деревянной широкой кровати, принимая гостей, собирая дань уважения богатому дому. По большим праздникам у неё церковь; редкие выезды в город к замужним дочерям разнообразят жизнь. Важные семейные события не проходят мимо, они устраиваются здесь. Передний угол в иконах, день и ночь горит негасимая лампада. На стене, над кроватью, в чёрной рамке большой портрет дедушки, рано умершего от рака. Он с добрым крестьянским лицом, а рядом строгий Иоанн Кронштадский, в страшном одеянии монаха с клобуком на голове и чётками в руках. В сундуке, окованном железными полосами, хранятся гостинцы для юных гостей: мучные, фруктовые конфеты, орехи и пряники – ими оделяют при встречах и проводах. На Пасху и Троицын день крашеные яйца. На столе непременно тарелки с жареными семечками тыквы и подсолнуха, возобновляемые по мере опустошения. Тут, за этим столом, на глазах у бабушки играем до одури в карты. «Пьяницы» сменяются «грешниками», «козлами», «королями», а под конец взрослые развлекают нас фокусами и гаданием. Часам к двенадцати нас всех зовут обедать в столовую. Здесь интересно было наблюдать за кухаркой, как она через специальное окошечко в стене подаёт из кухни очередное кушанье. Нам, детям, это очень нравилось, было ново.

После длительного и обильного обеда, когда взрослые укладывались, уходя на отдых, детвора шла во двор, там играли в лапту, прятки, затем исследовали территорию: сад и огород, амбары, конюшню, баню; а за вечерним чаем со множеством всяческого печенья и варенья, шли расспросы взрослых со стороны дядей и тёток. В этот исторический час намечалось твоё будущее, осуждались изъяны настоящего, одним словом, ставилась проба образца этого года, и с ней ты «щеголял» до следующего съезда, снова отмечавшим твои успехи или безнадёжную тупость.

Со своими детьми здесь не церемонились, стоило двоюродному брату зазеваться или сболтнуть лишнего за столом, ему отвешивалась по лбу ложкой чувствительная порция. Особенно строг был дядя Вася. Его взгляда побаивались и мы, и гости.

Вечерами при керосиновой лампе в комнате у бабушки было особенно уютно, сюда часто заходили и взрослые. Под тем или иным предлогом приходили и односельчане, главным образом, бедные родственники из крестьян. Сидя с бабушкой, они жадно рассматривали городских детей. Для взрослых в дни больших праздников устраивался буфет. Из залы всё время слышались возбуждённые голоса, звон рюмок, доходили запахи жаркого, сыров и колбас, но доступ к буфету детям был запрещён. За поздним ужином дети уже «клевали носами», особенно этим отличался я. За мной установилась слава любителя арбузов. Как только на столе появлялся арбуз, хмурый дядя Вася оживлялся и, глядя в мою сторону, стучал ножом о край тарелки. Он произносил два магических слова: «Пётр, арбуз!» – и я мгновенно пробуждался, под общий смех взрослых, получая из рук самого дяди Васи увесистый кусок сочного арбуза.

Спать укладывали нас в бабушкиной комнате на полу. Его устилали перинами, половиками, шубами. Гости располагались подряд, а бабушка с высоты своего пьедестала желала всем внукам покойной ночи. Керосиновая лампа гасилась, и здесь, в темноте, начиналась возня, сыпались невидимые щелчки, щипки в ответ, направленные часто не по адресу, начинался рёв. Заявлялся кто-нибудь из тёток, стращая дядей Васей, и через минуту-другую всё умолкало, успокаивалось.

Праздничный день, большой, содержательный, оканчивался. Следующее утро посвящалось визитам к другим родственникам, а их было немало по селу, но семья Поворинских, пользующаяся в этих стенах худой славой, была самой близкой и значительной.

Поворинские