Глазами художника: земляки, коллеги, Великая Отечественная

– Это ты рассуждаешь так, потому что тебя петух не клюнул. Это твоё счастье! У нас в городе нет ни одной порядочной женщины!

Братец стал жаловаться на плохое здоровье:

– Я вот тут как-то ночью проснулся, думал, конец! Совершенно один, некому воды подать…

Я спросил о сыне… Братец усмехнулся:

– Поздравительную к празднику получаю!

– А сам-то отвечаешь? – спросил я.

– Ещё чего!

Он умолк. Как видно, садовое вино перестало действовать. Стараясь его разговорить, я напомнил ему о нашей общей с ним хорошей юности.

– Помнишь, братец, как мы с тобой пикники-то устраивали, чтобы не проспать зарю, руки к железной кровати привязывали?

Выслушав меня, он скупо заметил:

– Да не руку, а ногу привязывали.

К моему удивлению, только это воспоминание я и вызвал у него.

– Ну, мне пора, братец, – сказал я вставая.

– А что ж ты сосиску-то не доел? Кто за тебя будет доедать?

– А ты, братец, угости собаку!

– Угости собаку! – с досадой повторил он, провожая меня на этот раз через парадную дверь.

Я стал прощаться:

– Ну, давай руку, братец, знаю, что ты нежностей не любишь, хотя родственникам… нужно было бы…

– Ну, ещё чего! Прощай, прощай!

Дверь за мной поспешно захлопнулась.

Глушица

Столичный корреспондент Прасковьин сидел в старенькой качалке у себя на Глазовском и тоскливо грыз ногти. Напрасно прикладывал он руку к пустой голове, усиленно морщил покатый лоб, проклиная свою дырявую память. Капризное вдохновение, как видно, окончательно покинуло его, а вместе с этим исчезла возможность на получение аванса. Дело в том, что в своё время Прасковьин был участником знаменитой экспедиции, задача которой в основном сводилась к изучению загрязнения небезызвестных на его родине рек – Хопра и Вороны. Упомянутый нами корреспондент, как и всякий уважающий себя автор, надеялся превратить свои богатые впечатления в звонкую монету. В раздумье, грустный сидел он до тех пор, пока спасительная дремота не разлучила его с действительностью. Таким чудесным образом корреспондент переселился из своего полуподвала на берега Глушицы. Очутившись в сладостных объятиях Морфея, Прасковьин заново пережил все события славной экспедиции.

Проснувшись под назойливый писк комаров Глушицы, он открыл глаза, переселяясь снова к себе на Глазовский. «Эврика!» – воскликнул корреспондент, ткнув себя пальцем чуть выше переносицы, и радостные слёзы оросили дотоле бессмысленную физиономию. Презренный металл, мечта всякого здравомыслящего человека, готов был превратиться в действительность. Не теряя попусту дорогого времени, корреспондент без сожаления тут же расстался со своей каталкой. Его рука, совсем недавно выводившая в угоду каллиграфии бессмысленные крючки и росчерки, заработала теперь осмысленно, проворно, устремляясь к благородной цели. Гениальные строки, щедро снабжённые восклицательными знаками, вопросами и многоточиями, заструились на бумагу, свободные от правил орфографии, тем не менее, подчиняясь законам соцреализма. Читателям пришлось бы жарко от обилия ночных костров, жгучих лучей полдневного солнца, беспощадных комаров и прочей нечисти, не догадайся автор приправить свою литературную стряпню мутной водичкой.