Глядя на солнце

Пока он не начал ходить в школу, она брала его с собой всюду. Она работала в пивных, дешевых ресторанах и закусочных с гамбургерами. Она помнила, как его пеленка пахла жареным луком; она помнила, как упрятывала его в заднее помещение «Герцога Кларенского», будто тайного выпивоху двух лет от роду; она помнила его терпеливый внимательный взгляд, вбиравший потеющего повара, задерганного официанта, ругающегося возчика. Ее наниматели часто давали ей лакомства для малыша. Одевала она его с прихотливой помощью дяди Лесли, который вернулся из Америки в Лютон и теперь вместо продовольственных посылок присылал посылки с одеждой. Кое-какие его подарки требовали некоторых переделок. Когда Грегори исполнилось пять, он получил ко дню рождения двубортный фрак, пупырчатую рубашку к нему и широкий лиловый кушак.

Грегори редко жаловался. Он рос тихим пассивным мальчиком, страх обуздывал его любопытство, и он предпочитал смотреть, как играют другие дети, чем самому участвовать в игре. Они жили в череде городков, таких, в каких есть автобусные парки, но нет соборов. Джин относилась с недоверием к жизни в деревне и остерегалась больших городов. Они снимали квартирки, они держались особняком; она пыталась забыть Майкла. Грегори никогда не жаловался на их скитальческий образ жизни, а когда он спрашивал, какой у него отец, то получал ответы достаточно точные, но включавшие сравнения со строгими учителями школ, в которых он учился до этого их переезда.

Вначале они переезжали очень часто. Джин редко проходила мимо полицейского, не вспомнив про Майкла, и нервически уверовала, что вся полиция страны посылает ему сообщения. Когда какой-нибудь констебль на улице наклонял голову и что-то говорил в свой радиотелефон, Джин представлялось, что Майкл сидит в каком-то подземном генеральном штабе на манер Уинстона Черчилля. Она воображала свое лицо на объявлениях, освещенных тусклой синей лампой. Майкл совершенно точно знает, где она сейчас, и потребует их к себе. Потребует, чтобы их доставили в открытой повозке. Им на шеи повесят доски с надписями, и все деревни будут высыпать на улицу, чтобы обливать презрением беглую жену. Джин с усмешкой вспоминала совет из своего брачного справочника: «Всегда ускользайте».

Или он отберет у нее Грегори. Этот страх был более реальным. Он скажет, что она убежала и не годится, чтобы воспитывать сына; вот-вот, он наконец добьется, чтобы ее признали дефектной. Он скажет, что она вела себя безответственно, он скажет, что у нее были связи на стороне. Грегори отберут, он будет жить у Майкла. Майкл приведет в дом любовницу под видом экономки. Деревня будет восхвалять его за то, что он спас сына от жизни бродяжничества и проституции. Они скажут, что у нее цыганская кровь.

И потому они продолжали убегать. Они должны были убегать, а Джин не должна была заводить связи на стороне. Не то чтобы она испытывала в них потребность; возможно, она их побаивалась — что говорил Проссер о том, чтобы обжечься дважды? Разумеется, она боялась, что стоит обзавестись ими — и Грегори отберут. О таких случаях писали газеты. И потому, когда мужчины выражали интерес к ней или, казалось, готовы были его выразить, а особенно когда ей отчасти этого хотелось, она становилась тихо недоступной, покручивая медное обручальное кольцо, которое купила на рыночном лотке, и подзывала к себе Грегори. Она чуть-чуть пренебрегала своей внешностью, не мешала седине пробиваться в волосах все больше; и какая-то ее часть предвкушала время, когда ей можно будет не тревожиться из-за всего этого.

Майкл ее не преследовал. Много лет спустя она узнала, что он довольно часто звонил дяде Лесли, взяв с него обещание молчать, и спрашивал, что нового. Где они живут, как Грегори успевает в школе. Он ни разу не попросил их вернуться. Он не привел в дом любовницу или даже просто экономку. Он умер от сердечного приступа в пятьдесят пять лет, а Джин, предъявив права на наследство, рассматривала это как взыскание невыплаченных алиментов.