Глина

Вышел в основную часть церкви, потом из церкви наружу; массивная дверь хлопнула у него за спиной.

Я пошел за ним следом. На выходе столкнулся с отцом О’Махони — тот возвращался в храм.

— Спасибо, Дейви, — говорит. — Вы с приятелем молодцы. — Подмигнул. — Аж десятка! — говорит.

Я вышел из церковного полумрака на яркий свет. Помедлил на верхней ступеньке. Посмотрел вниз — на Феллинг, на реку. Все блестит. Река змеится к востоку, к горизонту, к неподвижному плоскому морю.

Я поглубже вдохнул, успокоился и подошел к Марии. Вдвоем нам было неловко. Мы двинулись в путь, оба совсем скованные. Даже руками почти не размахивали, чтобы не коснуться друг друга ненароком. Не знали, что говорить. Двинулись по Сандерленд-роуд, вверх к парку Святой Холм. Там, как всегда, загляденье: аккуратные клумбы, круглые и прямоугольные, лужайки и изгороди подстрижены, кустарник прорежен, мусор убран. Мы проходили мимо лужайки для игры в шары. Сквозь просветы в живой изгороди видели людей в белом, безупречный прямоугольник зеленой травы, слышали перестук, когда шары ударялись друг о друга, всплески смеха и аплодисментов. Из кустарника и высоких деревьев мощной волной неслось птичье пение. Нас заприметил сторож. Щелкая колотушкой, зашагал в нашу сторону. Ничего не сказал, лишь сощурился и предупредительно поднял палец.

— Мы ничего не делаем, — сказал я ему. — Мы будем хорошо себя вести, мистер Пью.

Он показал нам черный блокнотик и сделал вид, что что-то в него записывает. Сложил кулак, погрозил нам. А потом Повернулся и похромал прочь.

— Он, вообще-то, разговаривать умеет? — спросила Мария.

— Только орать, — говорю. И изобразил: — «Я тебя, пацан, крепко запомнил! А ну, проваливай отсюда, безобразник!»

Мы пошли дальше, вышли из парка, поднялись на Святой Холм. Прошли мимо Коламба-клуба. За матовым стеклом пили какие-то люди, силуэты размазаны. Мы еще раз посмеялись над лошадкой, которая оказалась львом. Мария сказала, что ей иногда кажется: животные ей ближе, чем люди. В особенности чем взрослые.

— Я вообще не хочу взрослеть, — говорит. — И уж всяко становиться такой, как большинство здешних. Понимаешь, о чем я?

Я пожал плечами.

— Квелые они, — говорит. — И жизнь у них жалкая, скучная.

— Угу.

— Я когда-то хотела стать монахиней. Думала: хоть так сделаю что-то особенное и вырвусь отсюда. А потом как мне рассказали про бедность, целомудрие, послушание и молчание, я подумала: нет, это не для меня.

— Я тоже когда-то хотел стать монахом. Когда приезжал этот Белый Отец и выступал перед нами.

— А, этот! Ой, он такая прелесть!

Идем дальше. Иногда руки соприкасаются, мимолетно. Шагаем по Сплит-Кроу-роуд в сторону Уотермил-лейн, где широкие газоны и улица обсажена молодыми деревцами. Навстречу все время попадаются соседи, родня. Окликают нас, мы машем руками, отзываемся. А они давай друг друга пихать локтями, посмеиваться, улыбаться.

— Ты только посмотри на них, — говорит Мария. — Тут вообще никуда не скроешься. Добрый день, тетя Клэр! — орет, потому что мимо почти бегом мчится какая-то тетка с полным мешком продуктов.

Идем дальше.

— Ты ведь знаком с этим Стивеном Роузом? — спрашивает Мария.

— Угу.

— Он нездешний, да?

— Угу.

— О нем всякое рассказывают, слышал? Это правда?

— Не знаю.

— Сплетников всегда хватает, верно?

— Угу, — отвечаю.

— А он приветливый?

— Нет.

— Странный?

— Угу.

— По-хорошему странный или по-страшному?

Я подумал.

— И так, и так, — говорю.

Идем дальше. Подошли к Саду Брэддока. Посмотрели издали на дом Дурковатой Мэри. Я намеренно сделал так, чтобы рукой дотронуться до руки Марии. Смотрю в небо. Какое синее. Облака ослепительно-белые. Я закинул голову, сощурился.

— Ты чего делаешь? — спрашивает Мария.

— А ты могла бы себе вообразить, что облака — это ангелы?

Идем дальше. Добрались до древних железных ворот. Ржавые, перекореженные. Замок сто лет как сломали.

Мария сощурилась и тоже смотрит в небо.

— Ты на них только посмотри! — будто ахнула.

21

— Вот, значит, куда ты ходишь с Джорди Крэгсом, — говорит. Рассмеялась. — Это ваше тайное логово.

— А ты откуда знаешь?

Она глаза распахнула и помахала руками:

— А мы с Фрэнсис Мэлоун все знаем! Давай зайдем.

Я ни с места. Я тут не был с того дня, когда Стивен вытащил свой нож. Но теперь у нас перемирие, да и вообще, Мария уже прошла через ворота и дальше. Нырнула в заросли боярышника, запуталась волосами, высвобождает их.

— Давай, Дейви, — зовет.

Залезать сюда с девочкой — совсем другое дело. Тут я учуял, как пахнет гнилью, мочой, ощутил луковый запашок подлеска. Почувствовал жидкую грязь под ногами, увидел колючки на шиповнике, репьи на штанинах. После улицы с прохладным ветерком здесь показалось тепло и влажно, будто время сдвинулось на месяц вперед. В воздухе гудели жирные мухи. На стенах каменоломни столько граффити — плюнуть некуда. Мария сказала, что папа ее раньше приходил сюда за грунтом и луковицами нарциссов. Все папы сюда приходили, говорю. Наверное, говорю, в каждом саду Феллинга есть частичка этого сада.