Глиняный папуас

Витька, я уже упоминал, был самолюбив. Он решил, что Громов стал много воображать и задаваться. А задавал он не любил еще больше, чем стиляг. А тут интеллигент подвернулся. Он, оказывается, давно разыскивал Витьку — узнать от него подробности о стреле и по чьей вине выстрелил экспонат. Витька, конечно, не стал обвинять ни администрацию, ни скульптора, ни великого путешественника Миклухо-Маклая, а всю вину взял на себя. Красивому интеллигенту очень понравилась Витьки на скромность. Они подружились, и интеллигент познакомил Витьку со своей коллекцией. Коллекционировал он разные редкие и маловероятные случаи, делая вырезки из приложений и дефицитных изданий, а также собирал приключенческие книги и статьи про телепатию и телепатов. Все это носило, по словам Витьки, строго научный характер, хотя интеллигент ученым еще не был и работал пока в райстрахе, занимался страхованием частного имущества и даже жизни.

Собственно, это самое обстоятельство, что красивый интеллигент, похожий на Айвазовского и еще на кого-то, вовсе не был стилягой, а занимался тем, что страховал чужую жизнь, это обстоятельство вселило в Витьку уважение к своему новому знакомому. Витька знал, как трудно застраховать чужое имущество и особенно жизнь, и я тоже. Однажды к нам пришла женщина, она была очень ласковая и внимательная и долго убеждала мою мать застраховать что-нибудь из имущества. Мать только улыбалась и отрицательно качала головой, но когда женщина предложила моей матери застраховать жизнь, мать рассердилась.

Я тогда не совсем понял, почему мать рассердилась на это предложение. Мне оно показалось очень заманчивым.

Витьке, видно, очень нравилось, что у его нового знакомого такая редкая профессия. А может, он думал, что этот человек знает какую-то тайну и действительно может застраховать чужую жизнь от непредвиденного случая, болезни и других влияний теории вероятности и закона больших чисел. Короче говоря, Витька Коровин, который никогда не боялся несчастных случаев, а наоборот, — Витька стал копить деньги, чтобы застраховать свое имущество и жизнь.

Огорчало меня не это. Огорчало то, что Коровин променял Громова, а значит, и космического мальчика на этого человека, совершенно случайно имевшего небольшое сходство с великим художником Айвазовским, Шекспиром и еще с кем-то. Вот что значит самолюбие и гордость, а также обида.

Я хотел задать Коровину один вопрос, но воздержался, учитывая его больное самолюбие. Что было бы, если на одну чашку весов поставить Громова с его необыкновенным мальчиком, а на другую этого человека, немножко похожего на Айвазовского, но не умеющего рисовать? Нет, я не задал этого вопроса Витьке, не желая ставить его в трудное положение.

15

Передо мной снова была тонкая тетрадка с Пушкиным на обложке, но в этот раз держал ее в руках не Витька, а сам Громов. Громов мне и читал вслух про мальчика.

Да, мальчик неплохо чувствовал себя на Земле. Тут у него было что-то вроде каникул. Но потом кто-то из взрослых вспомнил, что каникулы слишком затянулись, и мальчику пришлось приступить к своим обязанностям ученика.

Чтобы ему было не очень скучно одному и было с кем соревноваться, ему придали два немножко странных существа с милой детской внешностью, вполне разумных, хотя и сделанных из больших искусственных молекул. Соревноваться мальчику с ними было нетрудно, потому что оба существа делали ошибки и не успевали по всем предметам, кроме пения, черчения и математики.

Один из них иногда путал женский род с мужским, а другой еще хуже — забывал начало или конец некоторых слов. Но зато по пению, черчению и математике за ними было никак не угнаться, и мальчику приходилось напрягать все усилия, чтобы как-нибудь не остаться позади этих веселых и вполне разумных существ, кажется, не мужского и не женского, а только среднего рода.

Оба они были довольно забавные и особенно тот, который забывал начало или конец некоторых слов.

Скажет, например, «здра» и ждет, когда тот, с кем он здоровается, добавит «вствуй». Но ведь есть слова и потрудней, чем слово «здравствуй», и чьи окончания не сразу приходят в голову.

— Ок… — скажет он.

А мальчик уже спешит добавить:

— Но.

— Да, да, окно! Благодарю! Но я хотел сказать не окно, а окончить. Вспомнил!

Ошибающийся робот необычайно радовался, обретая потерянный слог и при помощи его снова находя утерянную связь с миром.

Обращаясь с этим Заикой, то и дело теряющим концы и начала слов, мальчик научился ценить речь, смысл и живую форму слова. Он, конечно, догадался сразу, что оба неуспевающих отставали не по своей вине и что их неуспеваемость была запрограммирована техниками и инженерами экспедиции. Но чтобы не огорчать взрослых, мальчик делал вид, что он верит в лень и нерадивость своих новых приятелей.