Глиняный сосуд

Наслаждаясь моментом, он закрыл глаза и глубоко втянул ноздрями благоухающий смолистый воздух. Где-то рядом пели соловьи.

— Но одежда и обед — это еще не все, — с улыбкой добавила супруга.

Жена, стройная женщина лет пятидесяти (ровесница мужа), стала копошиться рядом с вечнозелеными туями.

— Подходите, друзья, не стесняйтесь, — пригласил хозяин дома.

И уже шепотом стал выговаривать супруге, за то, что она не потрудилась заранее аккуратно разложить пакеты.

— Ну, идите же! — вновь позвал Лев, расплывшись в улыбке. — Не бойтесь.

Нищие, помогая друг другу, стали неуверенно вставать из-за стола, и, шурша белым гравием под ногами, двигаться в сторону Льва Николаевича.

— Бедные мои розы, — тихонько произнесла жена, видя, как нищие задевают колючие кусты.

Хозяин дома демонстративно брал то из рук жены, то из рук дочери, то из рук сыновей пакеты и отдавал их беднякам, приговаривая с покоряющей искренностью, на которую был способен, что теперь каждый из них — часть его большой семьи.

Хромые и калеки брали пакеты и, стесняясь заглянуть внутрь, уходили через широкие резные ворота.

— Какой Вы все-таки молодец, Лев Николаевич, что пригласили этих обездоленных людей, — заявила жена Геннадия Павловича в тот момент, когда последний нищий получал пакет. — Вы для нас — пример христианского благочестия!

— Ну что Вы, не стоит, — кланяясь чуть ли не до земли, не согласился он.

Статная высокая женщина подошла к Софье Андреевне, взяла ее под локоток и тихонько заметила:

— Это ты, Софья, правильно сделала, что Марию не пригласила. Хоть она и твоя школьная подруга, но блудниц нужно учить. Думает, если в храм пришла, ей все забудут и простят? Я мужа никому не отдам без боя!

Софья Андреевна поклонилась в знак согласия.

— Ты мне потом вот этой иерихонской розы дай саженец. Посажу перед крыльцом.

— Не поскупился на угощения, Лева, — одобрил Геннадий Павлович, облизывая жирные пальцы. — Благодарствую.

— Геннадий Павлович, это я должен пасть на колени перед вашим добрым сердцем.

— Ну не стоит, Лева. Я же для общего дела. Вон для этих.

Геннадий Павлович указал вялой пухлой ладонью на нищего, который, не отпуская пакет единственной сохранившейся рукой, украдкой выпил рюмку водки и закусил куском черного хлеба, посыпанного солью.

Софья Андреевна подошла к калеке, заботливо, по-матерински отряхнула пыль с его военного, выгоревшего на солнце кителя, где вместо погон виднелись темные прямоугольники, и с улыбкой указала ему на ворота. Тот что-то буркнул в ответ и ушел, прихрамывая.

— Я завтра пришлю своего человечка к тебе на ферму, Лева, — продолжая смотреть в сторону калеки, сказал благодетель. — Отловишь ему, сколько скажет, осетров, да икорки черной пару баночек дашь. Угощу коллег.

— Самых лучших отловим, Геннадий Павлович, не сомневайтесь, — нарочито бодрым голосом обязался Лев Николаевич.

— Пшеница-то уродилась в этом году? — спросил Геннадий Павлович, разломав на две части кусок хлеба и понюхав его.

— Какая там пшеница, Геннадий Павлович! — с сожалением покачал головой Лев. — Земля — что глина без дождей. Даже на дне колодца сухо. Софьюшка ругает меня, что берегу воду на полив роз.

— Все решаемо, Лева. Ты мне набери через недельку-другую. Помогу и с дождями.

Человек-бочка ободряюще похлопал по плечу друга и, взяв жену под локоть, поковылял на выход, где его уже ждали два охранника в черных костюмах.

Подошел дряхлый архиерей, поддерживаемый под локти дьяконами.

— Что ж, Левушка, твой отец был бы горд таким сыном, — промолвил архиерей. — Без тебя и помощи Геннадия Павловича мы как без рук.

Лев Николаевич и остальные члены семьи стали подходить под благословление. Архиерей хотел перекрестить всех разом, но не смог поднять до конца руку и жест вышел таким, будто он отгоняет назойливую муху. Дьяконы, нагруженные пакетами, повели архиерея к машине.

Следом и остальные гости уловили негласное разрешение расходиться, но продолжали благодарить хозяев дома за столь прекрасный воскресный обед. Лев Николаевич, его жена, дочь и сыновья с женами, каждому из них кланялись и улыбались.

— Левушка, ты что-то сегодня бледный, — подметила жена. — Тебе нездоровится?

— Жарко, да и хлопот, сама видишь, сколько. А что делать? Это наш христианский долг. Еще на ферму нужно ехать. Если все пойдет по плану, то на будущий год два новых цеха запустим.

Он и жена сплюнули через левое плечо и постучали по дереву.

— Папа, а Бог точно видел, как мы с любовью отнеслись к нищим? Что он нам за это даст?

— Ну конечно, Алена, он все видит, — ответил отец, кладя в машины сыновей по большому пакету с замороженными осетрами и банками осетровой икры. — Поэтому у нас все есть. И этот дом, и фермы, и поля.

Пока сыновья кланялись отцу, мать коротенько о чем-то посплетничала со снохами, после чего все попрыгали в дорогие машины и уехали восвояси.

Когда Софья Андреевна с Аленой приступили к инвентаризации остатков, с фермы вернулся Лев Николаевич. Резкое вечернее солнце теперь еще больше подчеркивало его бледность.

На расспросы жены глава семейства лишь раздраженно воздел руки к небу и пошел в душ.