Глиняный сосуд

Положив трубку, он подошел к фотографиям ближе. Поблекшие, исцарапанные вдоль и поперек, с замятыми уголками фотокарточки родни. На одной из них мама стояла рядом с бабушкой и дедушкой. Маме было лет десять. На другой фотографии праздновали ее шестидесятилетие. Сложно было представить, что эти девочка и женщина — один и тот же человек.

«Как мало у человека времени…» — пронеслась мысль в голове.

Максим дотянулся до телефона, нашел номер Алены и начал писать сообщение:

«Хорошо, Алена. Давайте встретимся в кафе „Босфор“ вечером. Оно одно в городе».

Клик. Сообщение ушло. Через минуту пришел ответ. Клик:

«Очень рада, Максим, что вы все-таки согласились. Буду вовремя. До встречи».

Через десять минут дверь захлопнулась. На столе, под стаканом с недопитым чаем, лежала записка:

«Пап, котлеты в холодильнике. Ушел гулять. Буду скорей всего поздно. Мам, не названивай. Таблетки взял».

Заводское кладбище было чуть ли не единственным местом в районе, где под раскидистыми ветвями старых, но еще крепких деревьев люди укрывались от палящего солнца. Поскольку вся зелень поблизости превратилась в асфальт и бетон, именно кладбище стало для Максима отдушиной. Здесь он гулял между могилами, каждая из которых хранила свою тайну, читал на лавочках, размышлял. Мертвецы ему не мешали, и он им не мешал. Они были одинаково бесчувственны как к советскому памятнику из мрамора, увенчанному пятиконечной звездой, так и к простому деревянному кресту. Они никуда больше не спешили, как и сам Максим.

Как-то он прочитал эпитафии на двух могилах, находящихся на противоположных концах погоста. В старой части кладбища, на плите молодой девушки, не дожившей пару лет до полета Гагарина, были высечены такие слова: «Ничего дальше нет. Ничего мне теперь не нужно, ни твоей любви, ни тебя».

На плите другого человека, судя по годам, родившегося еще при жизни Льва Толстого, а умершего, когда советская власть разрешила печатать Андрея Платонова: «Прошу жалеть и любить друг друга, помогать взаимно в материальной и духовной нужде. Где мир и любовь — там Бог, там радость и спасение. Слава Богу за все». Могила была вся заставлена корзиночками с живыми цветами.

Эпитафии наводили на размышления о скоротечности жизни. Максиму становилось не по себе от мысли, что и он уже мог стать жертвой тления на этом кладбище. Проходя мимо его могилы, люди думали бы: «Что это был за человек? Добрый или злой?»

И единственное логичное объяснение, почему сердце в груди (пускай и донорское) еще бьется, вытекало из любви Бога к человеку, а уж точно не из справедливости. Жизнь продлена для понимания чего-то важного. В этом он теперь не сомневался.

Максим кинул мякиш хлеба воронам, вечным обитателям кладбища, потом открыл комментарии к Евангелию от Матфея, отложил закладку в сторону и стал по обыкновению читать:

«19:21. Иисус сказал ему: если хочешь быть совершенным, пойди, продай имение твое и раздай нищим; и будешь иметь сокровище на небесах; и приходи и следуй за Мною.

Господу понравился юноша, который жил по заповедям закона Моисеева. Но этот закон, по слову апостола, никогда не мог сделать совершенными приходящих (Евр. 10: 1). Ветхозаветный закон хотя и открывал возможность праведной жизни, но не исцелял от страстей. Ибо есть два уровня духовной жизни. Один — достижение спасения, другой — духовного совершенства и уже на земле переживания благ Царства Божия, скрытого внутри человека (Лк. 17: 21).