Глиняный сосуд

— В деньгах я не нуждаюсь, — отчеканил офицер в отставке.

— Тогда зачем Вы пришли…? — пробубнил хозяин дома, сыпля крошками на большой дубовый стол.

Капитан Рублев посмотрел на фотографию Софьи Андреевны, висящую в золотой рамке на стене рядом с изящным портретом покойного архиерея Николая (отца Льва). Глаза капитана заблестели. Потом он пробежался взглядом по книжной полке и прочитал названия нескольких корешков: «Марк Лициний Красс», «Императрица Китая Цыси», «Генриетта Хоуленд Грин», «Джон Пол Гетти». В кабинете так же висела большая репродукция картины Василия Перова — «Сельский крестный ход на Пасхе. 1861 год».

— Я пришел просить прощения у Вас. Чувствую, что помру на днях. Душе не за что больше держаться. Я был у отца Михаила. Он меня исповедовал. Теперь вот пришел к Вам.

— За что, позвольте спросить? — приободрился хозяин дома, услышав имя священника. — Мне кажется, мы с Вами чаи не гоняли.

— Сейчас, — сказал однорукий ветеран, доставая из-за пазухи кулек.

Он развернул его и положил на стол, к ногам маленького нефритового Наполеона. Лев Николаевич увидел помятое письмо и золотое кольцо, которое он когда-то купил жене.

Когда кольцо пропало, жена сказала, что видимо, оно слетело с пальца во время купания в озере, но сколько не искали местные мальчишки, так ничего и не нашли. Дно было илистым.

Сердце Льва Николаевича больно кольнуло.

— Мы с Софьюшкой со школьной скамьи любили друг друга, но когда я пропал без вести за речкой, она обручилась с Вами. Любить и не иметь возможности быть с тем, кого любишь — это мука пострашнее пыток в плену. Считаю, что кольцо должно вернуться к Вам.

Лев Николаевич не услышал, кажется, ничего, кроме одного слова — Софьюшка. Даже не слово его поразило (к нему он привык за тридцать лет совместной жизни), а то, как оно было произнесено.

— Как он смеет ее так называть? — подумал Лев. — Она же чище жены Цезаря…

Повисла неловкая пауза, и чтобы разрядить обстановку капитан спросил:

— Скажите, Адам был первым умершим человеком? О чем, интересно, он думал в последние минуты? Я почему спрашиваю: однажды в ущелье мы попали в засаду. Кто-то предал.

Когда я пришел в себя, в живых нашел одного рядового Петрова. Очкарик. Интеллигент. Ребенок почти. Кроме матери и бабки женщин в жизни не видел. Он так боялся умирать, что до последнего вздоха не выпускал мою единственную сохранившуюся руку. И все спрашивал: «Товарищ капитан, как там и что там?».

Капитан вытер влажные глаза оставшейся рукой и навзрыд добавил:

— А я ведь не знаю что там и как, понимаете? Тут в траву лицом ляжешь — и то уже в другом мире оказываешься.

Лев Николаевич выглядел так, будто сам готовился получить у Адама ответ на вопрос.

— Наверное, мы потому воюем тысячи лет, что не научились любить и прощать, — произнес ветеран с непритворным отчаянием. — Да, про письмо совсем забыл. Оно адресовано Вам. Мне его когда-то отдала на сохранение Софьюшка. Боялась, что кто-нибудь найдет и прочтет раньше срока. Вы не подумайте, я ей запрещал уходить, так как считаю брак святыней.

Рублев еще раз посмотрел на книжные ряды от пола до потолка.

— Слышал от одного из сослуживцев на Кавказе, что Пушкин перед смертью прощался со своей библиотекой. А я вот, к сожалению, мало читаю. Только «Капитанскую дочку» перечитываю.

Лев Николаевич в глубокой задумчивости держал в руках письмо.

— Задержался я у Вас, — констатировал капитан. — Простите ради Христа.

Рублев по военному развернулся и быстрым шагом направился к двери, сбив с ног кухарку, несшую поднос с чаем.

Лев Николаевич прогнал кухарку, взял письмо, не чувствуя его веса, вскрыл специальным ножом из слоновой кости и стал медленно, как бы пробуя слова на вкус, читать:

«Письмо посылаю в дороге, чтобы ты нас не догнал. Не скажу, куда мы едем, потому что считаю и для тебя и для себя необходимым расстаться. Не думай, что я уехала потому, что не люблю тебя. Люблю и жалею, но не могу иначе. Ты знаешь мое настроение последние годы, знаешь мои истерики и попытки покончить с собой, поэтому должен понять.