Глиняный сосуд

Катя оттолкнула каталку в сторону и пошла наощупь, насколько позволяло зрение. Уткнулась в тупик. Повела правой рукой. Оказалось, что это не тупик, а поворот. Она повернула направо и пошла дальше. Тут старуха, наконец, различила слабое свечение слева и пошла на него.

— Палата, что ли?

Она зашла. Огляделась. Увидела еще одну каталку и несколько ламп. Ей вдруг жутко захотелось спать.

— Вот сейчас бы лечь и больше никуда не ходить. Как же я устала.

Бабка прикрыла за собой дверь. Противный скрип пронзил уши.

— Не могут смазать.

Катя забралась на каталку. Легла на спину и закрыла глаза.

— Кто я? — подумала она. — Я, что уже умерла?

Тут ей почудилось, или в действительности кто-то стал поворачивать ручку двери. Страх на долю секунды как всегда опережал того, кто стоял за дверью.

— Кто это мог быть? Может, это тот человек?! Кто там?

Дверь открылась. Силуэт в сумраке был почти не различим. Человек прошел несколько метров вперед. Что-то зацепил, и это что-то упало с треском. Катя пристально всматривалась в размытое пятно лица. Так потерявшийся ребенок ищет свою маму среди лиц в толпе. И тут она увидела, а точнее разглядела. Всего на одну долю секунды, но этого ей хватило.

Катя собрала в горле последние силы и произнесла:

— Максим, я здесь. Подойди ко мне.

«Черепаха» уже не думала о том, как он оказался в подвале, а приняла это как данность. Она искала его — и вот он нашелся. Тот, кто так любил ее, тот, кто желал ее по-настоящему.

Человек подошел к старухе и молча взял за руку.

— Максим, — еле выдавила она из себя. — Побудь со мной немного. Мне недолго осталось. Знаешь, Максим, я рада, что ты здесь, и что я могу снова чувствовать твою руку.

Видишь ли… Я прожила непростую жизнь, полную ошибок и разочарований. В моей судьбе почти не было светлых пятен. Она сыграла со мной злую шутку. У меня был сын. Он давно умер. Мои родители погибли. Чуть позже я нашла своего родного отца, но он ушел во второй раз, я даже не успела узнать его как следует. Все близкие мне люди уходили из моей жизни поспешно. В конце концов, меня это раздавило.

Просто выслушай меня. Я очень виновата перед тобой… Только поняла это слишком поздно. Ты представить себе не можешь, насколько поздно. Именно в тот день, когда ослепла. Я поняла, что больше никогда не смогу тебя увидеть и попросить прощения. За всю свою никчемную жизнь я даже не попыталась узнать, жив ты или нет.

Долгие годы я говорила себе, что твоя мать стала причиной нашего развода. Каждый день искала подтверждения этим словам, но, в конце концов, поняла, что сама во всем виновата. Но ты должен меня понять и простить. Я не могла тогда поступить иначе. Я была другой — молодой и глупой. Прости, ради Бога.

Человек все так же стоял молча, но Кате сквозь тьму показалось, что он утвердительно кивнул.

— Наклонись ко мне.

Человек склонил голову, и Катя надрывно, с омерзением, закричала. Павлуша был бледен, как известь. По его шее текли капли пота. Несмотря на холод, под его глазами хранились противные, вздутые, вызывающие отвращение мешки. (На этом глава обрывается).

9.

Глиняный сосуд разбился и оказался пустым.

Семен Иванович немного постоял, опершись на самодельную ольховую трость, и медленно поволочился через дорогу к соседскому трехэтажному дому. Растущие по бокам крыльца две потрепанные временем ивы, склонились к земле, и как бы с почтением встречали того, кто верой и правдой служил неживому организму всю жизнь. Тому, кто видел особняк в радужные времена и теперь, на закате. Кроме него жилище давно никого не ждало, и мало того, не желало видеть.

Он выкурил одну папиросу и подошел к двери. Звонок давно не работал. Он, из вежливости, несколько раз постучал. Никто не ответил. По привычке зажав нос, он зашел к соседке узнать, не случилось ли чего. Стоял жуткий запах горелой химии. Повсюду летал пепел. Рядом с камином, в котором догорало копившееся годами тряпье, он разглядел тело Екатерины Валерьевны, которое лежало на шубе. Глаза были открыты, словно до последнего она пыталась разглядеть приближение к ней смерти.

— Вот и сказочке конец…

Он сходил в сарай за тачанкой. Погрузил тело, прикрыл шубой и вывез тачанку на улицу. Дверь подпер палкой. Поковырялся в заросшем волосами ухе, вынул палец и посмотрел добычу, вытер о трико и, опираясь на палку, пошел к избе. Зайдя внутрь, он посмотрел на полуразвалившуюся печь, которая бы точно не пережила следующую зиму. Посмотрел на желтые от пота простыни, не менявшиеся годами. Посмотрел на пыльные полки с книгами.

И понял, что брать ему с собою нечего. Документы не к чему. Одежда нужна только та, что на нем.

Семен подошел к полке и, приблизив к ним очки, прошелся по затертым корешкам.

— Ага, — протянул он, стараясь не чихнуть. — Пожалуй, больше ничего и не нужно.

Старик расправил правую руку, но остановился, скованный болью.

— Словно обухом топора раздробили.