Глинтвейн на двоих

Кое в чем сегодняшний вечер был повторением вчерашнего. Тот же столик, накрытый на две персоны. Остатки осетрины, не потерявшей своей аппетитности. Тот же альбом с репродукциями Иеронимуса Босха, который она подсунула профессору, в то время как запекала на кухне горячие бутерброды с помидорами и сыром. Вместо вчерашнего рома на столике красовалась бутылка принесенного профессором «Атреуса».

Он откупорил коньяк и наполнил на треть два бокала. Аромат, распространившийся в воздухе, напоминал о величии благородной старости. Столь же благородным казался Ане, украдкой поглядывавшей на профессора, его профиль — массивная, посеребренная сединой голова. Но глаза…

Сбоку, незащищенные стеклами, они выглядели усталыми. Он не спешил пить. Ждал. Она села рядом, дотронулась рукой до его плеча. Осторожно сняла пушинку.

— Профессор опять загрустил, — сказала она. — Опять проблемы с Грецией?

— С Грецией все прекрасно, — отозвался он. — Как нельзя лучше.

— Рада за тебя. Главное, что в Греции все есть. В том числе виноградная лоза и женщины…

Дождавшись, пока на его губах промелькнет слабая улыбка, она продолжила:

— … которых воспевал Анакреонт. Еще говорят, что у гречанок идеальные носы и великолепная кожа. Как ты? Не изменишь мне с какой-нибудь гречанкой? Или со многими?

— Думается, нет. Боюсь, что для гречанок с нежной кожей я недостаточно молод…

— Недостаточно молод? Не сказала бы. По крайней мере, в тот вечер ты был так настойчив…

Слабая улыбка испарилась с его губ.

— Нет, правда? Ты считаешь, что я был груб с тобой? Или…

Она удивилась:

— О чем ты?

— Извини, мне тогда показалось, что… Словом, я попрошу тебя ответить искренне… Обещаешь?

— Хорошо, — растерянно сказала она.

— Если в какой-то момент я был неприятен тебе, лучше сразу скажи. Мне показалось… В тот момент, когда ты собралась уходить…

Она закрыла его рот поцелуем. Она вжималась в его горячие и твердые губы. Она почти физически ощущала, как где-то, внутри него возник тяжелый сгусток недоверия, который мешал ему быть раскованным. Она проникала трепещущим языком внутрь, дальше и дальше, словно пыталась достать и растопить этот неподатливый сгусток. Аня почувствовала, как его мускулы напряглись, ощутила долгое прикосновение рук, проследовавших от затылка, шеи до ягодиц, сомкнувшихся на ее бедрах. В результате она оказалась у него на коленях, обнимая одной рукой его шею.

— Глупый, — оторвавшись от его рта, шепнула она. — Я же тебе тогда говорила, как я была полна тобой… И в первый раз… Неужели ты не почувствовал? Я даже не ожидала, что все так сразу получится. А потом… Просто я была не готова. Ты поймешь это, когда мы станем немного ближе.

— А теперь?

— Что теперь?

— Теперь ты готова?

— Да! — горячо шепнула она. — Только… попрошу тебя: давай не сразу. Мне хочется, чтобы это продлилось подольше.

«Это» — означало сидеть у него на коленях, обвив рукой его шею, трогая его губы своими и заглядывая за стекла его очков, чтобы убедиться, какие большие, усталые и беззащитные его глаза. Кончилось тем, что она сняла его очки и осторожно поцеловала в глаза.

— Ты знаешь, как прозвали тебя студенты? — неожиданно спросила она.

— По-моему, да. Аргус?

Она кивнула.

— Это за то, что профессор зорко наблюдает за тем, что происходит в аудитории, правда? И сразу замечает, если кто-то сражается в морской бой, разговаривает или глядит в окно, считая ворон на деревьях? И все его боятся, тысячеглазого Аргуса…

Она снова легонько коснулась губами его глаз.

— Но однажды одна маленькая студентка не испугалась тысячеглазого Аргуса. И даже влюбилась в него. Она первая прибегала на его лекции, садилась за первый стол, поближе к своему чудовищу. И записывала почти каждое его слово, заглядывала ему в рот и улыбалась ему. А он ее не замечал. Смотрел сквозь нее. Как же так, тысячеглазый Аргус?

Его рука отыскала грудь маленькой студентки — остановилась на твердом бугорке. Его ладонь наполнилась.

— У Аргуса была тысяча глаз, — медленно заговорил он. — И Аргус всегда бодрствовал. Спали одновременно только два его глаза. Боги ему доверили стеречь возлюбленную Зевса, красавицу Ио, превращенную в корову. Но Аргус был уже стар… И заслушался игрой Гермеса на свирели, и его рассказом о любви козлоногого Пана к прекрасной наяде Сиринге. И Аргус уснул и ослеп…

Она соскользнула с его колен.

— Ни разу в жизни не видела живую наяду. Она правда была красавица, эта Сиринга?

— Она была подобна тростнику, в который ее превратили сестры-наяды.

Она провела ладонью по его волосам. И приказала:

— Закрой глаза.