Глобализация. Последствия для человека и общества

Труднодостижимой целью войны за пространство в эпоху нового времени было подчинение социального пространства одной-единственной составленной государством карте, причем эти усилия сочетались и подкреплялись «дисквалификацией» всех остальных «конкурирующих» карт и интерпретаций пространства, а также ликвидацией или нейтрализацией всех картографических учреждений и проектов, кроме государственных, осуществляемых при поддержке государства или имеющих государственную лицензию. В результате этой войны за пространство его структура должна была стать абсолютно «читаемой» для государственной власти и ее агентов, обладая в то же время полным иммунитетом от семантической обработки со стороны пользователей или жертв — т. е. недоступной для любых интерпретационных инициатив «снизу», способных наполнить фрагменты пространства смыслами, неизвестными и непонятными сильным мира сего, а значит — придать этим фрагментам неуязвимость от контроля сверху.

Изобретение в XV в. перспективы в живописи, ставшее плодом совместных усилий Альберти и Бруннелески, стало решающим шагом и настоящим поворотным моментом на долгом пути к свойственной новому времени концепции пространства и методам ее претворения в жизнь. Идея перспективы лежала на полпути между образом пространства, прочно укорененным в коллективные и индивидуальные реалии, и его «выкорчевыванием» из этих реалий в эпоху нового времени. Она принимала как аксиому решающую роль человеческого восприятия в процессе организации пространства: отправной точкой любой перспективы был глаз наблюдателя; он определял размер и расстояние между предметами, попавшими в его поле зрения, и оставался единственной основой для размещения предметов и измерения пространства. Однако новизна состояла в том, что глаз наблюдателя теперь представлял собой «человеческий глаз как таковой», новенький, «безличный» глаз. Теперь не имело значения, кто такие эти наблюдатели; важно лишь было, чтобы они расположились в данной точке наблюдения. Теперь предполагалось — даже воспринималось как данность — что для любого наблюдателя, находящегося в данной точке, пространственные соотношения между предметами будут выглядеть совершенно одинаково.

С тех пор не качества самого наблюдателя, а полностью поддающееся количественному истолкованию местонахождение точки наблюдения, помещенное в абстрактное и пустое, свободное от человека пространство, социально/культурно индифферентное и обезличенное пространство, должно было определять пространственное расположение предметов. Таким образом, концепция перспективы достигла двойного успеха, привязав праксеоморфную природу пространства к потребностям единообразия, насаждаемого государством эпохи нового времени. Признавая субъективную относительность пространственных карт, она одновременно нейтрализовывала влияние этой относительности: обезличивала следствия субъективного происхождения восприятия почти столь же радикально, как и созданный Гуссерлем образ смысла — порождения «трансцендентальной» субъективности.

Тем самым центр притяжения в организации пространства сместился от вопроса «кто?» к вопросу «из какой точки пространства?» Однако стоило только поставить этот вопрос, и сразу же стало очевидно, что раз все люди не могут находиться в одном и том же месте и оценивать мир с одной и той же перспективы, то и не все взгляды будут иметь равную ценность. А значит, должна существовать некая «привилегированная» точка, дающая лучшее восприятие. Теперь было нетрудно заметить, что «лучшее» значит «объективное», а это, в свою очередь, означало «безличное» или «надличностное». Понятие «лучшее» стало настолько уникальным критерием, что смогло чудесным образом возвыситься над неотъемлемо присущей этому понятию относительностью и даже преодолеть ее.

Таким образом, существовавшее прежде хаотичное и ошеломляющее разнообразие карт следовало заменить не столько одним общепризнанным образом мира, сколько жесткой иерархией образов. Теоретически «объективное» означало «превосходящее», но его практическое превосходство оставалось идеальной ситуацией, которую властям нового времени еще предстояло достичь, — а будучи достигнутым, оно превратилось бы в один из главных ресурсов на службе у этих властей.

Территории, полностью обжитые, абсолютно знакомые и понятные жителям деревни или прихода в их повседневной деятельности, оставались непонятными, чуждыми и угрожающими, недоступными и «неприрученными» для столичных властей; изменение этой ситуации на прямо противоположную было одним из главных аспектов и признаков «процесса модернизации».