Глобальное потепление

А ведь Извицкая уже начинала ей нравиться. Удваивание числа ливановских женщин в обозримом радиусе (и наверняка не предел), явление само по себе малоприятное, вместе с тем работало на снижение градуса, сглаживало остроту и подпускало здорового пофигизма. Ну да, у него полным-полно баб в этой стране: у них тут мужчина может считаться крутым любовником лишь в том случае, если обвешается бабами по самое не могу. Шовинистический полигамный менталитет, когда счет идет на количество, и ладно бы секса как такового — а то ведь одних зарубок на прикладе. Ну и допустим. Его проблемы, его комплексы, его груз. А женщины не виноваты, и, учитывая ливановский хороший вкус (да!), с ними вполне можно общаться и даже дружить по интересам…

Так что извицкое «плохо», прозвучавшее как «а не пошла бы ты?», пришлось аккурат по Юлькиным лучшим чувствам, неожиданно и вероломно. Вот стерва.

Она смотрела почти черными в темноте, графитно поблескивающими глазищами вдаль, мимо Юльки, мимо силуэтных сосен и молочной луны. Повторила негромко:

— Плохо. Можно не успеть. Но хотя бы так.

— Формулируй по-человечески, а? — предложила Юлька.

— Увези его отсюда, — сказала Извицкая. — К себе в Банановую. Что-нибудь придумай и увези.

И надо было в первую очередь возмутиться насчет «Банановой» — трудно, что ли, выучить наизусть, по буквам, название нашей страны? — а также дать ей понять, загадочной, блин, женщине, что я, в отличие от нее, не в том при Ливанове статусе, чтобы куда-то его вывозить: только этого счастья мне и не хватало, блин. Однако не сказала ничего, в который раз не собралась, не прорезалась вовремя с нужными словами. Стояла и смотрела на Извицкую, хлопая ресницами.

— Он думает, ему можно все, — снова куда-то в сторону произнесла та. — Моральный авторитет нации и так далее. Дурак. В этой стране никогда не было так, чтобы все можно. Никому.

Юлька пожала плечами — как если бы поняла:

— Думаешь, он захочет взять и эмигрировать?.. Да еще в нашу страну?

Извицкая поморщилась:

— Да нет, о чем ты. Просто съездить переждать. В этой стране удобно то, что всегда можно переждать, пересидеть в укрытии. Иногда оно настолько просто, что обидно до слез за дураков, которые не догадываются. Почему он вообще вернулся? Он же все понимает про эту страну.

— Что именно? — все-таки спросила Юлька.

Но Извицкая, по-прежнему расфокусированная, глядящая куда угодно, только не на собеседницу, сказала совершенно спокойно, рассеянно, в пространство:

— Пойду спать, наверное. Хорошо бы заснуть раньше, чем вся эта шобла завалится в гостиницу догуливать. Пока.

Наверное, Юлька все-таки сморгнула, а то ведь иначе оно по-любому отдавало б какой-то мистикой, спиритизмом с дематериализацией, блин. Не было больше никакой Извицкой, ни следа, ни тени, ни даже звука ее удаляющихся, по идее, шагов: журчали сверчки, корабельно поскрипывали сосны, доносилась приглушенная музычка из столовой… Надо меньше пить. Хотя куда уж меньше.

Возвращаться в столовую по-прежнему не хотелось, тем более что наверняка все там уже съели, а обещанные Ливановым нужные люди, если таковых и имелось еще, слишком перепились, чтобы с ними имело смысл знакомиться. Что же до самого Ливанова, то кто сказал, будто, придя сюда с ним, я обязана с ним же и уйти? Уж он-то сам вряд ли так считает. Может быть, они успели договориться где-нибудь встретиться с той же Извицкой, растворившейся в воздухе. Или мало ли с кем. А меня ребенок ждет, между прочим.

Марьяну вместе со своей Лилькой Ливанов пристроил под крыло горничной, клявшейся в девять уложить девочек спать — за отдельную плату, наверное, или как он там договорился. Любые трудности бытового плана он разруливал настолько запросто и мгновенно, что Юлька периодически снова принималась вздыхать на предмет варианта заполучить его третьим мужем. Несбыточного, разумеется, по многим причинам; а жаль.

Столовая светилась громадными окнами сквозь сосновые лапы, удачно притворяясь средоточением тепла, уюта и счастья — как и любой огонек в темноте. Никаких других источников света поблизости не имелось, а редкая россыпь огней вдали не тянула даже на самый завалящий маяк. От круглого пятачка с клумбой посередине, куда они вышли поболтать с Извицкой, солнышком расходились в темноту несколько совершенно равноправных дорожек. Какую из них предпочесть для возвращения в отель, Юлька решительно не знала.

Тут за ее спиной и послышались шаги. А также сопение, кряхтение, спотыкание и негромкий, но эмоциональный мат. Она обернулась.

Ливанов возник по ту сторону клумбы, эффектно подсвеченный в спину, в меру величественный и монументальный — явление главного героя, поставленное со всем сценическим искусством. Героя слегка покачивало и вело, однако это ничуть не портило впечатления. Притормозил, повернулся в полупрофиль, словно подставляясь под софиты, и звучно провозгласил:

— Юлька.

Отзываться она не то чтобы вероломно не стала — попросту забыла, настолько захватывающе было наблюдать за ним из тени.

— Юлька!