Классовый аспект «открытия общества» западными криминологами расценивался по-разному: одни авторы 1990-х годов писали о наступлении западной «тени» на Восток, другие – наоборот, о вторжении русской мафии на Запад. Хотя вторая позиция стала мэйнстримной, некоторые апологеты оной впоследствии опровергли сами себя: так, Юрген Рот, начав с «Красной мафии», стал затем ставить неудобные вопросы перед евробюрократией об экспансии косовских кланов в Гамбург и странной прозрачности германо-швейцарской границы. Призывы криминолога Рота не торопиться с расширением ЕС так же канули в пустоту, как и айтматовский роман в СССР, – даже сейчас, на фоне миграционного шока, о них не вспоминают.
Сегодняшняя европейская «лакировка» намного тоталитарнее советской, и это имеет классовое объяснение: владельцы европейских медиа-холдингов, имеющие второй бизнес в гемблинге (как семейство Яр), либо в табачной индустрии (как семейство Реемтсма), не мыслят в терминах европейской идентичности; они ничего не потеряют от заключения Трансатлантического партнерства; их не подвергают конфискационному прессингу, как Volkswagen или Deutsche Bank. Пространство зачищено настолько, что даже осмысление этих последних конфискаций табуировано; менеджмент евробизнеса мечется в том же концептуальном вакууме, что и искусственно прореженный политический класс. Хотя сам этот класс пребывает в тихом ужасе от мысли о евроинтеграции Украины, прослойка наёмных агитаторов, кормясь из резервов НПО, от имени Европы продолжают обучать киевлян реформаторской псевдонауке, закрепляя рабскую психологию местных «гдлянчиков» примитивной социальной завистью через программу «Схемы» («Радио Свобода») и «Наши Гроши» (Open Society Foundations) – так же, как это делала «арабская весна» в Магрибе, а ранее – война племени хуту против племени тутси в Руанде.
Американский политический класс, вроде бы «командующий парадом», в итоге «судьбоносных» решений Верховного Суда 2010 года отдан на откуп мегадонорам политкампаний. Кто ужинает клиента, тот его и танцует. Внешнеполитические решения Вашингтона, Брюсселя и НАТО навязчиво упираются в Афганистан. Даже формирование состава Еврокомиссии было приторможено до того момента, как на Уэльском саммите НАТО были распределены зоны ответственности в опиумном центре Евразии. Ни с кем из национальных лидеров президент США не проводит больше времени, чем с первыми лицами Афганистана. Но при этом даже для профессионалов из военных ведомств захват Кундуза «Талибаном» становится таким же сюрпризом, как «племенная» стычка в Закарпатье. А может ли быть иначе, если самые престижные интеллектуальные центры производят на свет мифологию о самовоспроизводимой новой стоимости в IT-секторе, о революционной роли освоения (используется термин «empowerment» – вооружение) компьютерных навыков тендерными меньшинствами, о связи волнений в арабском мире с изменениями климата? Может ли быть иначе, если под эту сурдинку даже голосование в парламентах диктуется не Дэвидом Кэмероном или Франсуа Олландом, а Аднаном Хашогги и Манафом Тлассом? А что являет собой пресловутая «непоследовательность» Белого дома последних лет, от спорных внешнеполитических решений до кадровых перемещений, как не метания между неформальными конгломератами, включающими публичных глав ведомств и их теневое охвостье? В криминологии к таким конгломератам иногда применяют определение «метагруппа», которое не является общепринятым, но хотя бы заполняет вакуум понятийного аппарата.
Заполнение лакун понятийного аппарата политических наук не обязательно начинать с классовой теории, однако в этой области точки над «i», как представляется, должны быть расставлены. Причем российской общественной науке это сделать проще – если применить базовые достижения политэкономии русского коммунизма. Хотя бы определение классов В. И. Ленина, включающее имущественный, статусный и инструментальный (способ присвоения) критерии класса: оно применимо к описанию и постсоветской, и мировой «тени».
Можно ли говорить о существовании системы знаковой самоидентификации профессионального криминалитета в нашей стране и в мире? Несомненно, и именно в постиндустриальную эру он совершенствуется и приумножается: от графического языка татуировок до вербальных формул эпитафий на внушительных надгробьях.
Можно ли говорить о наличии системы стимулов социального лифта в рамках криминальных иерархий, о разделении труда в одном слое иерархии (воровского ремесла, рэкета, теневого производства и сбыта)? Несомненно.
Можно ли говорить о классовой литературе и классовом кинематографе, о классовой юриспруденции, классовой заказной (рекламной и антирекламной) публицистике, и аппарате обслуживания всех уровней иерархии? Несомненно.