Глобальные элиты в схватке с Россией

Если, фиксируя нынешнее обострение болезни, спросить, с какого момента она стала необратимой, можно будет без колебаний указать на упомянутый 1968 год. Европейская (по существу, любая) история редко обходилась без безрассудства, но пружина, растягиваемая подчас до критической черты, за которой она переставала быть пружиной, всегда возвращалась обратно, пусть даже и не столь упругой и эластичной, как прежде. Особенно опасными были переходные времена смены социальных гегемонов, или типов: скажем, прежнего аристократического новым буржуазным в период революций и цареубийств Нового времени или буржуазного пролетарским в первой половине XX века. Этот последний переход, казалось бы, транспарировал оттенками невменяемого, но даже здесь, при всех отдельных деформациях и аномалиях, всё же удалось сохранить идентичность.

Когда потом взбунтовался студент-революционер, этот бунт знаменательным образом совпал по времени с революцией физика-технаря. Оба работали раздельно и делали общее дело. Они меняли мир, мировую историю и душу – до последнего предела, до дальше некуда и – ещё дальше. Всё – за пределами представимого и в режиме необратимости. Физик электрифицировал Вселенную, перенося её из прежнего патриархального тандема времени и пространства в небывалую онтологию сетевых графиков и скоростей, а оттуда прямо в быт, где ошарашенному обывателю оставалось спешно переселяться в мир волшебных сказок. Изменялись не только восприятия, но и привычки, и счёт пошёл уже не на столетия, а на десятилетия, если не годы, – факт, запечатлённый Андре Мальро в словах: «Цезарь мог общаться с Наполеоном, но Наполеону нечего было бы сказать президенту Джонсону».

Безумие физика-технаря дополнялось безумием недоучившегося студента. Здесь на мушку была взята уже не природа, переделываемая до неузнаваемости, а мораль, выкорчёвываемая через дискредитацию семьи и практику свободных спариваний всех со всеми. В этом взаимодействии обеих революций, научно-технической и сексуальной, берёт своё начало сегодняшний мир, в котором мы все живём и который, когда придёт ему пора кончаться, кончится, несмотря на склады сверхмощных бомб, как и предсказал ему поэт: «не как взрыв, а как всхлип».

4.

Студент-бунтарь не сошёл со сцены даже после того, как внешне всё улеглось и утихло. Попав однажды в объектив истории, он почувствовал вкус к публичности и не знал только, как быть и что делать дальше. Всё решилось по шестовской сортировке счастливых и несчастных свиней. Несчастные шли в террор. Счастливые – в политику и карьеру. То есть – всё в тот же террор, только уже не с бомбами и в подворотнях, а вполне легитимно. Опыт уличных потасовок и нахрапистости пришёлся как нельзя кстати; уже в скором времени они стали снова вытеснять отцов и захватывать «почту и телеграф»: университетские кафедры, депутатские мандаты, полосы газет и министерские кресла.

Оставалось научиться хорошим манерам, и это, по-видимому, было самым трудным испытанием в их карьерных прыжках. Печать шпаны почила на их внешности, как родимое пятно, а культивируемая ими в молодости нечистоплотность оказалась несмываемой (заметила же одна умная дама о «красном Дэнни», Даниэле Кон-Бедите по прозвищу «Кон-Бандит», что от него будет нести помоями, даже если он каждый день будет принимать душ). Они и сегодня, повзрослевшие и покрытые сединой, смотрятся в кадре остановленных мгновений их майданной юности: горлопанами и босяками, поджигающими автомобили, крушащими витрины и мочащимися на государственный флаг.

Эти буйные мутанты и стали прообразом, подлинником, с которого по сей день клонируются поколения европейских элит.

5.

Конец (не закат, а конец) Европы начался, когда её элиты присягнули на верность Америке. Той самой Америке, которая в 1945 году спасла их от абсолютного зла, а после 1945-го продолжала спасать от другого абсолютного зла. Из двух абсолютных зол они выбрали третье скромное, своё, так и оставшись недорослями и полузнайками. Планка понимания была уже опущена до минимума, когда у них вдруг разинулись рты перед пришельцами рая, принесшими им счастье в виде ассортимента новых жизненных привычек и ценностей: возможностью всё время жевать, не глотая, трястись и дрыгать конечностями под экзотические ритмы, держать рот в неизменной улыбке и на всё говорить «о'кей» и «ноу проблем».