Глобальные шахматы. Русская партия

Примаков при этом понимал ограниченность возможностей Российской Федерации в середине 90-х годов. Страна была в чудовищном запущенном состоянии, было утрачено 50 процентов производственного потенциала, валютные резервы были мизерными, армия деморализована и слаба, государственный аппарат дезориентирован. Занимались в основном дележкой, перераспределением, закрытием и перепродажей того, что было создано во времена СССР. Говорить о какой-либо серьезной экономической основе для независимой внешней политики не приходилось. Тем не менее в обществе созрел запрос на возвращение к самостоятельной роли в мировых делах, выработку новой внешнеполитической доктрины, которая отражала бы подлинные национальные интересы страны.

Советское понимание национальных интересов диктовало экономическое, политическое, идеологическое и военное состязание с Западом в борьбе за распространение советской модели по всему миру. Эта доктрина была отринута. Но что пришло на ее место? Команда Ельцина — Козырева предложила фактическое слияние с западным альянсом без формального вхождения в него и при согласии со своей подчиненной ролью. Однако этот подход противоречил национальному самосознанию, настроениям немалой части российской элиты, и был подорван результатами правления Ельцина и его реформаторов. Дефолт, ставший результатом западного «кураторства» под реформами, и неспособность Москвы противопоставить что-либо войне НАТО в Югославии приговорили «козыревщину» к смерти.

Вспоминается беседа с начальником аналитического отдела минобороны США Шерманом Гарнеттом. Тогда он сказал мне: «Тандем Гайдар — Козырев не является естественным для России, но мне стоит большого труда убедить в этом мое руководство. Они не хотят этого понимать».

Был еще один фактор, который сыграл большую роль в назначении Примакова и оказал решающее влияние на настроения в стране. Повлиял он и на самого Ельцина. Быстро выяснилось, что Запад разыгрывает совершенно другую карту, чем та, на которую рассчитывали Ельцин и его ближайшие советники. Запад не стал выстраивать стратегический альянс с Россией, а выбрал политику усиления уже действующих альянсов, и прежде всего НАТО, за счет России. Мало того, был взят курс на ее финансовое, экономическое, а в конечном счете и политическое подчинение. И вот это, как мне кажется, уже входило в противоречие с представлениями самого Ельцина относительно того, какую роль он видел для России на международной арене. Не думаю, что у Ельцина случилось какое-то прозрение. Считаю, что он просто не думал о внешней политике, когда боролся за власть. Потом он разгребал те завалы, развалины, которые сам же создал своими крайне необдуманными действиями по развалу Советского Союза. Имевшему гораздо более болезненные последствия, чем все ожидали, не только на окраинах бывшего государства, но и в самой России.

Понимание, что во внешней политике происходит совсем не то, на что Ельцин рассчитывал, пришло позже. До той поры он рассматривал американцев как своих союзников. Нет никаких оснований не верить Руслану Хасбулатову, который рассказывал, как 19 августа 1991 года, в первый день ГКЧП, перепуганный Борис Ельцин собрался ехать в посольство США и просить там политического убежища. Соратники еле-еле отговорили его от этого и убедили отправиться к Белому дому.

Фактически 19 августа 1991 года была предпринята лишь попытка переворота, причем очень слабая. Ельцин и другие лидеры оппозиции арестованы не были. Государственный переворот — дело серьезное. Если просто что-то объявить на пресс-конференции, как это сделали члены ГКЧП, считать, что с этим все согласятся, то это гарантия провала.

Тем не менее Ельцин был перепуган. Да, он фрондер, в определенный момент он готов порвать на груди тельняшку и ринуться в бой. Но когда спадает это состояние наносной молодецкой удали, он сникает. Такие люди бывают подвержены и приступам страха. Судя по воспоминаниям о Ельцине тех, кто его хорошо знал, он был именно таким человеком. Его окружению стоило немало труда уговорить его отправиться к Белому дому и встать на танк. Сам он сильно сомневался. И пошел на это скорее под влиянием обстоятельств, чем в силу своего собственного порыва. Знаменитая фотография Ельцина, выступающего на танке, скорее, заслуга убедивших его отправиться к Белому дому, чем его самого.

Что же касается бегства в посольство США, то это был резервный вариант. Ельцин считал тогда американцев своими союзниками и возможными защитниками. Есть ощущение, что он продолжал рассматривать их в этом качестве и во второй половине 1990-х годов, когда оппозиция в Думе угрожала ему импичментом. Но и Ельцину к 1995–1996 годам стало ясно, что геополитический выбор США — это не выбор в пользу стратегического союза с Россией. А выбор в пользу усиления НАТО за счет России, продвижения альянса вплотную к нашим границам и выдавливания России отовсюду, откуда возможно, — с Балкан, со Среднего Востока, из Закавказья, с наших традиционных рынков вооружений.