Глобальные трансформации современности

И, в конце концов, вариативное поле этих проектов истории характеризуется (если иметь в виду не региональные, а парадигмально–типичные варианты) двумя альтернативными моделями. В марксизме — это революционно–практическая и реформистская модель; в христианстве — это модель фундаменталистская и спиритуалистическая. Можно выделить и интегративную для них модель христианско–демократического типа. Марксистская революционная модель выходит из требования практического уничтожения сатанинских сил капитала, а спиритуалистическая — надеется на победу над сатаной верой, коллективным богостроительством души, любовью и братством с ближним.

Интегральная модель делает акцент на формировании «нового человека», который осуществляет моральные стимулы работы и нормы христианского общежития, своего рода «демократию соучастия». Этот «новый человек» воплощает сверхиндивидуальное сознание человечества, становящегося богочеловеком. В таком понимании молодой Маркс ставил задачи «осуществить в себе идею человечества, то есть по духовному совершенству стать равным Богу»954. Анализ интегральных попыток проектирования истории в его христианском и марксистском вариантах свидетельствует об определенных границах универсализации проектной деятельности. Ведь если эту деятельность расширять за продуктивную сферу ее применения (в данном случае определять на универсуме истории), то проект из синтетической формулы интеграции теории и практики превращается в свою противоположность — утопию. Значимость проекта и его процессуального выявления в проектировании определяется не столько широтой применения, сколько возможностью проекта обогащать человеческую экзистенцию зондажем потенциальных миров, способностью актуализации возможного в соответствующей действительности.

Трансформация социальных стратегий на рубеже тысячелетий

Эпоха завершения второго тысячелетия нашей эры и перехода к новому тысячелетнему зону истории демонстрирует резкое изменение характера, темпов, форм протекания и смыслов мирового исторического процесса. Именно эти изменения и связывают наш анализ современности с вопросом о «конце истории»; о природе исторического движения, его отличия от повседневности; о «разрыве времен» и поколений людей, которые их репрезентуют; о корреляции технологического и персоналистического аспектов истории; о метаисторических ценностях и конечных смыслах радикальных исторических событий.

При всем разнообразии вариантов осознания предельности событий будущего — от идеи «конца истории» как решения общецивилизационной задачи утверждения либеральной демократии в концепции Ф. Фукуямы до предчувствия опасности термоядерного Армагеддона или христианской эсхатологии — можно уверенно констатировать лишь одно: в событиях всемирной истории на протяжении нового тысячелетия действительно наблюдаются предельные, кризисные явления. Все более заметным становится феномен разрыва времен, когда будущее наступает с необыкновенным ускорением. На глазах одного поколения возникают и гибнут мировые тоталитарные империи; происходит впечатляющий своей внезапностью формационный прыжок от социума коммунистических иллюзий к постсоциалистическому обществу; проходит кинематографическое изменение политической карты мира, когда во второй половине XX в. возникает больше половины существующих сейчас государств. Быстро изменяется и структура международных отношений. Исторический процесс преобразования США и бывшего СССР в супердержавы и потери ими монопольной функции в формировании мирового порядка (которая определяется уже взаимодействием целых регионов Европы, Азии и Америки) осуществляется за несколько десятилетий.

Мир оказался в вихре научно–технического прогресса. В XX в. были открыты целые миры: мега — и микромир, предметное поле научного познания возросло в 1042 раз, а информационный массив знания стал удваиваться каждые 5 лет. При всей результативности исторических преобразований цивилизации XX в. они оказываются отягощенными накоплением стихийных последствий человеческой деятельности.

Мы начинаем сознавать, что человечество оказалось в ловушке собственного могущества. Научно–технический прогресс обернулся экологическим кризисом, последствия которого сейчас тяжело прогнозировать. Могущественное развитие науки породило угрозу термоядерного уничтожения, античная любовь к истине была скомпрометирована цинизмом знания, сориентированного на производство оружия массового уничтожения, то есть лишенного моральных горизонтов. И главное — бытие как высший дар судьбы превратили в инструментальное средство технической стратегии человечества, в предмет производственной перестройки. Теряется благоговение перед существующим, уважение к нему и ответственность за бытие.