Глория мунди

Вечером я улетела в Москву, не простившись с организаторами фестиваля. Меня встретил очумелый Лёшик, вахтерша показала ему газету. Старик-отец еще не видел свою дочь в криминальной хронике, его спасло то, что он прихворнул. Временами, ни с того ни с сего, без всяких признаков простуды у него подскакивает температура и падает чуть не до истока — если принять аспирин.

Лёшик его спрашивает:

— А что вы чувствуете при этом? Вам холодно — или что?

— Ни жарко, ни холодно, — тот отвечает с мудрой улыбкой. — А уже все равно.

Этот-то номер я и передала адвокату. Мы встретились в Венском кафе напротив Третьяковки: деловая, сухопарая блондинка с короткой стрижкой, юбка-карандаш, очень положительная — Кассандрова ее фамилия, меня это, конечно, впечатлило. Кассандрова заказала напиток со льдом — из …базилика, я — сырники, в кафе я всегда ем сырники со сметаной, это недорого и вкусно.

Мы обсудили план действий.

Выставить требования редакции.

1. Принести публичное извинение.

2. Изъять из обращения остаток тиража (хотя это нереально, — пускай почешут репу!).

3. В счет погашения морального вреда, причиненного их грёбаной публикацией, выплатить М.Л. Москвиной денежную сумму в размере…

— В какую сумму вы оцениваете свои честь и достоинство? — серьезно спросила Кассандрова.

— В миллион, — сказала я, не раздумывая.

— Один?

— Один, — кивнула я.

Кстати, если кто не в курсе, — услуги адвоката весьма недешевы, буквально каждый шаг требует немалых финансовых вливаний. Скажем, письмо в газету могла бы я и сама настрочить, но опытный глаз, предупредила моя защитница, мигом отличит — когда пишет жалобу «тетя Маня», а когда юрист. Потом разные технические хлопоты — отнести, принести, отправить, получить и так далее. У нас, например, закрыли почтовое отделение. Куда-то его перевели, неизвестно куда.

— Безобразие! — возмущался Лёша. — Самое святое, что изобрело человечество, — это почта. Почтальон умирать будет — встанет и пойдет! Даже в Гражданскую войну почта работала…

Месяц им на раздумье, как половчее извернуться и ускользнуть от ответственности за свой косяк, для чего они держат закаленный в подобных передрягах юр. отдел, всегда готовый к выгораживанию своих папуасов.

Внезапно выяснилось, что и моя Кассандрова намерена двинуться в атаку с напарником, он по профессии геодезист, инженер, но учится на адвоката, хотя совсем взрослый человек, папа у него художник Гололобов — прославленный социалистический реалист, автор картины «Взятие Берлина», широко известной по энциклопедиям и хрестоматиям советской живописи. Старик и сейчас в строю, а его сын Федя оказался на редкость талантливым стратегом и «может всегда придумать что-то интересное, если мне в голову ничего не придет!» — сказала его партнерша.

С Федором Гололобовым я так и не познакомилась, только получила страницу паспорта с мутной фотографией для оформления доверенности — в том, что они с Кассандровой вправе защищать мои интересы во всех судах судебной системы Российской Федерации, и, поскольку дело у нас тонкое, таящее неожиданные взлеты и изгибы, — в поисках справедливости дойти до третейского суда, мирового суда…

Страшный суд я не стала включать в нотариальную доверенность, надеясь, что дотуда распря не докатится.

Обуянные жаждой мести, мы с Лёшей напрочь забросили хозяйство. Все мысли были о решительном бое. Я пошла в магазин, купила муку, соль, сахар…

— А порох? — Лёша спросил сурово.

Фантазия рисовала нам упоительную картину: вызванных на ковер газетчиков из отдела «срочно в номер» — как они стоят, потупив носы, понурив неправильной формы головы, с унылым и безучастным видом, с темными улыбками. Между тем главный, который наверняка во время учиненного ими ералаша охотился в Африке на львов, — мечет с Олимпа громы и молнии. А с них — как с гуся вода.

— Что ты хочешь? — говорит Лёшик. — Народ алчет новостей. Хотя все новости, если присмотреться, одни и те же. В прошлом году я смотрел по телевизору: на Новый год в психбольнице елку вверх ногами подвесили к потолку и водили хороводы. Мне это запомнилось. А год спустя снова сообщили то же самое. Где они другое-то возьмут?

За время нашей борьбы я превратилась в паупера — высоким стилем так именуют голодранцев. Лёшик на моем фоне выглядел компаньоном и благотворителем.

— Гони, Лёш, деньги, — говорила я ему, отправляясь к нотариусу за протоколом письменных доказательств моего подмоченного авторитета. — Ты же знаешь, я на бриллианты и на меха не трачу.

— …а только на космические исследования! — подхватывает он. — Насколько далеко звезды простираются, мы должны изучить. И спустим на это все наши гонорары!

За разговорами о том, как бы половчее прищучить наших обидчиков, муж мой надевал носок, и — трах-тара-рах! — его пятка с треском оголилась.

— Sic transit gloria mundi[1], — торжественно произнес он. — О скоротечности жизни и о длине дороги мы узнаем по рваным носкам.