Глотка

Я понадеялся на свою память, но как только свернул на шоссе понял, что имею лишь самое приблизительное представление о расположении нужной мне улицы. Вроде бы она находилась за кладбищем Пайн-Нолл, к югу от стадиона. Я проехал мимо пустого стадиона, потом мимо ворот кладбища. Как-то раз, через год-два после смерти Эйприл, отец водил меня на Варни-стрит покупать металлоискатель, рекламу которого он видел в «Леджер». Он был по-прежнему без работы и много пил и решил почему-то, что если обшарит с детектором металла окрестные пляжи, то обязательно найдет целое состояние. Ведь богатые люди не заботятся о том, чтоб нагнуться и поднять выпавшую из кармана монетку. Так что вся мелочь лежит и ждет своего часа, когда ее соберет такой хитрый предприниматель, как Эл Андерхилл. Отец уверенно ехал на Варни-стрит. Я вспомнил, что мы проезжали по пути кладбище, потом сворачивали, ехали мимо магазинов с вывесками на иностранном языке и толстых женщин, одетых в черное.

Сама Варни-стрит запомнилась мне как одна из улиц района Миллхейвена, еще более обшарпанного и запущенного, чем Пигтаун.

Отец оставил меня в машине, зашел в один из домов и вскоре вышел оттуда, с восхищением глядя на совершенно ненужную машинку, которую нес в руках.

Я наугад свернул за угол, проехал несколько кварталов, пристально приглядываясь к дорожным указателям, и вдруг оказался среди тех же магазинов, которые видел когда-то с отцом. Только теперь вывески здесь были написаны по-английски. В одной из витрин красовались ножницы и пирамида из катушек с нитками. Рядом была прачечная-автомат, на скамейке перед которой сидели какие-то люди. Я остановил машину на пустой стоянке, опустил монетку в счетчик и зашел в прачечную. Молодая женщина в джинсовых шортах и футболке из какой-то банановой республики подошла к окну и показала сквозь просвет между домами на соседнюю улицу.

Я прошел в заднюю часть прачечной, вынул из бумажника листок, на котором записал адрес и телефон Байрона и набрал номер.

– Кто вы? – спросил Дориан, взяв трубку.

Я повторил свое имя.

– Мы разговаривали по телефону однажды, когда вы звонили в дом Рэнсомов. Это я сообщил вам, что Эйприл умерла.

– А, теперь я вспомнил.

– Вы сказали тогда, что я могу приехать к вам поговорить об Эйприл Рэнсом.

– Я не знаю... Я работаю... ну, пытаюсь работать.

– Я за углом в прачечной.

– Ну что ж, думаю, вы можете зайти. Третий дом от угла, с красной дверью.

Дверь открыл темноволосый молодой человек, которого я видел на похоронах Эйприл. Нервно окинув меня взглядом, он осмотрел улицу за моей спиной. На Байроне были черная футболка и выцветшие черные джинсы.

– Вы ведь друг Джона Рэнсома, да? – спросил он. – Я видел вас рядом с ним на похоронах.

– Я тоже вас видел.

Байрон облизал губы. У него были красивые голубые глаза и изящно очерченный рот.

– Послушайте, вы ведь пришли сюда не для того, чтобы сделать мне неприятности? Я так и не понял толком, чем вы занимаетесь.

– Я хочу поговорить об Эйприл Рэнсом. Я писатель и как раз недавно прочитал ее рукопись «Проект моста». Она писала замечательную книгу.

– Думаю, вам лучше войти, – Байрон сделал шаг назад, пропуская меня внутрь.

Я оказался в студии с рваными холстами на полу, тюбиками краски и стаканчиками с множеством кистей на заляпанном краской столе, с низким раскладным диваном. В изголовье кровати были сложены огромные холсты без рам, прикрепленные к подрамникам большими скобами. Другие картины висели в ряд на противоположной стене. Дверь в дальнем конце комнаты вела в темную кухню. Окна в студии были занавешены холстом, а на кухне – чем-то вроде кухонного полотенца. С потолка свисала лампочка без абажура. Прямо под ней стоял прикрепленный к мольберту холст.

– Где вы нашли ее рукопись? – спросил Дориан. – У Джона?

– Рукопись была в доме ее отца. Эйприл работала там.

Дориан подошел к столу и начал вытирать тряпкой кисть.

– Вполне логично. Хотите кофе?

Дориан прошел в кухню и налил воды в старомодную кофеварку, а я стал ходить по комнате, разглядывая его картины.

Ничего похожего на обнаженную натуру в спальне Рэнсомов. Полотна представляли собой некую комбинацию Фрэнсиса Бэкона и книжных иллюстраций современных графиков. На всех картинах темные фигуры с редкими проблесками белого или ярко-красного выступали на передний план из темного фона. Меня поразила в этих картинах одна деталь – на каждой из них обязательно присутствовала голубая роза – в виде бутоньерки в лацкане пиджака вопящего мужчины, в воздухе над кровавым трупом и коленопреклоненным человеком, на блокноте, лежавшем на столе рядом с безжизненным телом, в зеркале переполненного бара, от которого поворачивал лицо к зрителю какой-то мужчина в дождевике. Картины казались словно ответом на рукопись Эйприл Рэнсом, своеобразной параллелью с ней.

– Сахар? – крикнул из кухни Дориан. – Молоко?

Я вдруг вспомнил, что не ел целый день, и попросил и того, и другого.

Вернувшись из кухни, Дориан поставил передо мной чашку со сладким белым кофе. Он повернулся к картинам, которые я рассматривал, и поднес ко рту чашку.