Глоток дождя

Борусевич помедлил, нехотя сбросил цепочку.

— Соседи, значит.

— Если понравишься, станем соседями, — пошутил Юзин, мешая литовские слова с польскими и нещадно искажая их.

Борусевич хмыкнул и повел их на кухню, к ведру с водой.

— Пейте.

Пока Юзин пил, Черняк огляделся: кафельная печь, полки с жестяными коробками для круп, стол, стулья. В углу — деревянная фигурка, по-видимому, святого. Он опирался на древко копья, утомленно склонив голову. Лицо с сосредоточенным взглядом темных глаз и скорбно сомкнутыми губами словно выглядывало из прорези, образованной смоляной, похожей на забрало, бородой и шлемом с плюмажем. Мощную грудь охватывал панцирь, из рукавов туники торчали мускулистые руки воителя.

— Тебе тоже? — Борусевич зачерпнул воды и проследил за взглядом Черняка. — Со святыми обживаться легче, оберегают от напастей, мора и дурного гостя.

В голосе его звучал вызов. Черняк вытер губы рукавом.

— Хороша водичка. Мы будем брать ее из твоего колодца, пока не расчистим свой. Так, папаша?

Борусевич пожал плечами: ничего не поделаешь, придется терпеть.

В окне замелькал приближающийся к дому пестро разрисованный автофургон. Радужными разводами он напоминал ярмарочный балаган.

— Неужели цирк? — удивился Андрей.

Крестьянин нехотя пробурчал:

— Это оптовик ресторатора Зелинского, скупает овощи.

Они вышли на крыльцо.

Черняк направился было со двора, но Юзин уселся на ступеньку и окликнул Андрея:

— Подожди, портянку перемотаю!

Медленно, как издыхающее животное, подполз к крыльцу фургон. Оптовик, он же водитель, черноволосый парень в тонкой кожаной безрукавке, выскочил из кабины и яростно ударил ногой по обмякшему протектору.

— Сколько раз втолковывал этому борову: гони монеты на новую резину! Проклятый жмот! — выпалил он по-польски и повернулся к Борусевичу. — Неси кирпичи, будем латать обувку!

Парень вытащил из-под сиденья разводной ключ, куски резиновой камеры для клеек, ручной насос. Будто приятелю сказал Черняку:

— Не уходи, поможешь Борусевичу подержать кузов.

Борусевич притащил стопку кирпичей, и оптовик сноровисто приспособил их под домкрат. Свинчивая гайки, как бы мимоходом прощупал Черняка:

— Хозяйство имеешь?

— Пока нет.

— Заимеешь, приглашай меня, Яна Голейшу, за любым огородным товаром. Со мной нетрудно сговориться. Так, Борусевич?

Тот закивал.

— А теперь проваливайте, ребята. — Голос Голейши звучал нагло, однако Юзин и Черняк, не проронив ни слова, пошли со двора.

Вскоре уже никто в Кирхдорфе не проявлял интереса к напарникам, хотя опасливое отношение к ним сохранялось, может, из-за того, что ползли о них разноречивые слухи. Малезинская ославила их как спекулянтов и контрабандистов. Круг общения пришлых не внушал доверия. Случайные личности, подобно мошкам, липли к ним в надежде на поживу. Напарники быстро привыкли к произносимым с оглядкой просьбам о новомодных американских чулках и газовых блузках. Искренне или нет, но поприветливел Борусевич, что и отметил Юзин: «Видит своего поля ягоду».

 

Первую информацию они получили от мальчишек, которых встретили в полуобвалившихся траншеях за поселком Граумен. Андрей подошел к ним.

— Червей копаете, рыбаки?

Паренек постарше в рубашке из парашютного шелка промолчал, а второй, семи-восьми лет, смуглый, как турчонок, простодушно сообщил:

— Каких еще червей? Винтовки ищем для обмена на хлеб.

Андрей переспросил с сомнением:

— Для обмена на хлеб? Да кто же будет менять на хлеб ваши железяки?

Паренек в рубашке дернул «турчонка» за рукав, предостерегая от излишней откровенности, но тот, обиженный недоверием, отчеканил:

— Мы уже обменяли две, совсем новые. Здесь хорошее место, много оружия под землей и не поржавело еще.

— Тогда и я обменяю кое-что, — хитро улыбнулся Андрей.

Польщенные заинтересованностью взрослого, мальчишки рассказали наперебой, что в Граумен наведался «русский офицер» и предложил ребятишкам хлеб и деньги за любое огнестрельное оружие. Офицер не наврал и отвалил «во-о-от столько хлеба».

Юзин серьезнейшим образом оценил информацию, и напарники несколько дней собирали по крупицам дополнительные сведения о «русском офицере», прежде чем в тайник легло первое сообщение: