Глубина

Она промолчала, может быть, не поняла вопроса, а если поняла, то силилась припомнить — как? Мы вошли в кухню, присев на корточки, начали класть яблоки на широкую холстину. Женя изредка шмыгала носом, откидывала волосы, и тогда я ловил на себе ее короткий, чуть оживившийся взгляд. У порога показалась повязанная черным платком бабка, охнув, опустила на пол ведро — тоже с яблоками.

— Пропади она пропадом, — сказала бабка про кого-то и вздохнула. — Каждый год до белых мух держит, а стеречь-то Фролу… — передохнула, пообвыкаясь с полусумраком, заприметила меня: — Господи, разболталась сослепу-то… Это ты ейный новый квартирант, что ли?

— Он самый, бабушка, — подтвердил я.

Стоявшее у порога ведро я перенес к холстине и опять принялся за работу.

— Ты, голубушка, ступай с пустым ведром, — сказала бабка притихшей Жене. — Пусть человек подсобляет, коли охота…

— Она меня чуть свет подняла, Клавдюха-то, — пожаловалась она. — А у меня рематизм, лишний раз и не взойду на крыльцо… А ты, ежели приживешься, будь поласковей с Фролом Романычем, — с печальной напевностью продолжила она. — Брат он мой меньшой…

Так и остался не до конца понятным ее просительный взгляд — она не успела досказать, что хотела.

Шумно, с одышкой притопала Клавдюха.

Со старухой я встретился на другой день у ворот Клавдюхиного дома.

Несмотря на ненастье, — шел дождь пополам с мокрым, быстро тающим снегом, — у меня на душе было радостно и легко: в кармане лежали оттиски первого моего большого очерка. Я размахивал авоськой, в которой поблескивала новенькая кастрюля из нержавеющей стали, сверху придавленная картошкой.

Увидев бабку, я встревоженно заторопился. Мне показалось странным, что она, выйдя из ворот, осенила себя крестным знамением.

— А-а, это ты, милок, — пошевелила она губами. — Дак у тебя, гляжу, на голове картуза нету. Не справишь никак или для форсу?..

— Некогда, бабушка, — откликнулся я.

Не ускользнула от ее пристального взгляда и моя ноша. Старуха неожиданно всплеснула руками.

— Картошку-то, чай, магазинную купил. Ах, золотце ты мое. Мне бы самой догадаться, что ты по картошке соскучился. Откуда же ей быть в морях-окиянах… Заходь ко мне прямо хоть нонче. Женечка-малютка проводит — скажи ей: бабка Таисия велела. Я тебе цельный мешок отвалю, ешь на здоровье…

С этими словами она проворненько, живо пошлепала по слякотной мостовой.

В кухне на табуретке, расслабленно привалившись к стене, сидел Фрол Романыч. В ответ на мое приветствие он едва заметно кивнул головой, как бы на мгновение переборол дремную забывчивость. Я долго не решался спросить его — можно ли позвать Женечку, чтобы она провела меня к бабке Таисии. Но Женечка обнаружилась без его участия. Она робко выглянула из комнатки, расположенной наискосок от моей, хотя этот узкий, без окон, чуланчик комнатой назвать было невозможно. В глубине его угадывался слабый свет настольной лампы, белели разложенные где попало тетрадки и книги, — видно, Женечка готовила уроки.

— Бабка Таисия пообещала мне картошку, — обратился я к Фролу Романычу. — Она сказала, что Женечка меня проводит…

Словно бы дремавший с открытыми глазами Фрол Романыч и в этот раз не проронил ни слова, только кивнул, соглашаясь.

Пока Женечка одевалась, я пристальнее оглядел Фрола Романыча. Он все с той же усталой отрешенностью смотрел перед собой, рукава его вельветового пиджака, прямо свисавшие вниз, казались пустыми. Видно было, какая-то болезнь все время держит его в слабости, надолго обрекая на неподвижность. Когда-то он, наверно, был пригож собой и силен. Да и теперь необыкновенная худоба его не отталкивала, а привлекала, заставляя думать о неведомой мученической его судьбе.

Недвижный, будто окаменевший, Фрол Романыч не шевельнулся, когда мы уходили.

Улица тонула в сумерках, с угрюмого неба по-прежнему сеялся дождь. Я едва различал Женечку, шедшую в отдалении, сторонясь меня. В переулке, в мокрой темени, куда мы завернули, девочка все-таки приблизилась ко мне, доверчиво зашагала рядом.

Завидев нас, успевших изрядно промокнуть, бабка Таисия кинулась ставить самовар. Возле печки стояло приготовленное для меня добро: полмешка картошки, две банки с солеными огурцами и одна — с маслятами.

Мы с Женечкой попили чаю, отмякли. Перед тем как встать из-за стола, я достал оставшуюся у меня десятирублевую.

— Не возьму, — замахала руками бабка Таисия. — Бери так, опосля как-нибудь сочтемся. Шапку или шляпу себе купи…

— Как же?.. — растерялся я.

— Сказано, — отрезала бабка Таисия.

Прощаясь с Женечкой, старуха приобняла ее одной рукой, другой же с заученного украдчивостью вложила девочке в карман железный рубль.

— Меня бабушка Таисия к себе хотела взять, — сказала Женечка на улице. — А баба Клавдюха — ни в какую. Она не любит бабушку Таисию…

Дождь, кажется, ненадолго иссяк. Оттого мерцавший редкими огнями старый город по-деревенски темно, печально обнажился. Может, и от этого у меня сдавило сердце.

— А папку моего зовут Николаем, — говорила Женечка. — Он с мамой на Колыму уехал, зарабатывать на «Волгу». Я их два года не видела… А сколько «Волга» стоит?