Глубина

В пустыне странник я, и ночь темна, Отдых на камне лишь найдет глава;Но сердце и во снеБлиже, Господь, к Тебе…

Марк чувствует, что за дверьми множество людей, может представить, как они сидят на скамейках. Моряки в униформе, сестры милосердия в передниках и платках, солдаты в халатах, с подколотым рукавом или штаниной из-за потерянной ноги или руки. В воздухе витает запах давно прошедшего завтрака. Жареная рыба с фасолью, кофе и чай. Человеческие запахи. Поклонение Богу – квинтэссенция человеческого. Колеблющийся звук песни без аккомпанемента.

Там, за дверью, была жизнь – жизнь и вера, – а он мертв и холоден, и так было все эти четыре года после смерти Лиллиан.

Перестань думать о Лиллиан. Мы плывем навстречу опасности. Я должен сказать капитану. Марк заставляет себя выбросить все лишнее из головы.

Энни, Лиллиан, его дочь. Марк крепче прижимает свернутую карту к груди и тянется к двери.

Но она не сдвигается с места. У него не получается ее открыть.

Дверь не может быть заперта, во всяком случае не дверь в часовню. Это невозможно. Там всем рады.

Марк пытается снова, но ручка просто поворачивается в руке. Свободно вращается. Он стучит по дереву. Внутри должно быть слышно – так почему никто не открывает?

Но ничего не происходит; они словно не слышат его, как будто он в другом измерении. Как будто он призрак.

Или как будто часовня не хочет его впускать.

Марк помнит из детской сказки, что ведьмы и демоны не могут переступить порог священного места.

Все это у тебя в голове, старина.

Но Марк точно знает, что это не так.

Он снова колотит в двери, снова дергает ручки, но никто по-прежнему не приходит ему на помощь. Отчаявшись, он ковыляет обратно в коридор. То, что несколько мгновений назад звучало по-человечески, теперь звучит жутко, угрожающе и оглушительно громко. Какофония невинности.

Пока сознание мечется в отчаянье и замешательстве, в голове Марка проносится безумная идея.

Может быть, Энни говорит правду. После всего пережитого за несколько дней история Энни – единственное, что имеет смысл.

Более того – возможно, она не единственный призрак.

В голову приходит новая мысль, и он оживает. Может быть, еще есть шанс на искупление. Это он виноват в смерти Лиллиан, он знал это всегда. Он жил с чувством вины и пытался заглушить его, женившись на Кэролайн. Он убил Лиллиан своим пренебрежением. Эта дубеса, морская ведьма, или как там ее называла Энни, возможно, и претендовала на Лиллиан, но судьба дала ему шанс спасти свою дочь. Что там говорила Энни… Морской ведьме нужны ее невинные дети? Ундина невинна, но будь он проклят, если море заявит на нее свои права.

Если утром все на службе, то, значит, в рубке и на мостике почти никого. На пути никто не встанет. Марк знает, что нужно сделать. Чтобы наконец покончить с этим проклятием. Чтобы покончить со всем этим.

Вот почему карта оказалась у него – важно, чтобы он знал, где находятся морские мины.

Снова поднявшись на ноги, Марк Флетчер направляется к мостику. И к своей судьбе.

Глава пятьдесят вторая

Я сплю?

Энни пытается согнуть руку, напрягая мышцы. Она дергается на привязи, словно собака на цепи. Запястья обмотаны кожаным ремнем, другой конец привязан к металлической раме кровати. Она тянет с нарастающей яростью, но рама прикреплена к стене и не поддается.

Энни не помнит, как сюда попала. Не может вспомнить, на каком корабле находится. Время слилось воедино, ее жизни перетекают одна в другую. Она помнит чувство парения, когда ноги не касаются пола. Как она дрейфует по коридорам «Титаника», а не «Британника» – об этом свидетельствуют прекрасные декорации. Вокруг корабль во всей его красе – Энни видит людей, которых знала тогда, теперь мертвых и покинувших этот мир.

Они оборачиваются, когда она проплывает мимо, Уильям Стед, Бенджамин Гуггенхайм, Джон Джейкоб Астор. Оглядываясь назад, она жалеет их: такие самоуверенные мужчины, державшие лицо до самого конца. Если бы они знали, что им осталось жить всего несколько дней, что они изменили бы?

И тут появляется Кэролайн – ее милое личико, обращенное к ней, сияет искренней любовью. Ее любимая подруга. Боль пронзает грудь Энни. Душевная боль, мучительная и настоящая.

И теперь она видит себя со стороны, привязанную к кровати, с растрепанными волосами, похожими на птичье гнездо, с грязным лицом и полосами слез. Как она может это видеть? Потому что она не Энни. Сейчас она – Лиллиан.

Словно в ответ на внезапное осознание она ощущает легкость. Энни чувствует себя… свободной. Напряжение в запястьях ослабевает. Сначала почти незаметно, затем настолько, что девушка может освободить руки.

Она и в этом теле, и нет.