Если не считать лесопосадок вокруг остеклованных полос да старого университетского городка сразу под обрывом, в этом направлении не было видно ничего, кроме полей: нескончаемые коричневые, черные и серые прямоугольники. Стояла глубокая осень, и последние земные деревья сбрасывали цветастую листву. По равнинам гулял стылый ветер, нос подмораживало — значит, скоро выпадет снег. На следующей неделе Хеллоуин. И правда, Хеллоуин. «Любопытно, а за тридцать тысячелетий истории Человека хоть раз выпадало отметить этот праздник так, как мы собираемся на следующей неделе?» Хамид подавил порыв оглянуться на Маркетт. Место это, вообще говоря, было у него одним из любимых: столица планеты, население четыреста тысяч, настоящий город. Ребенком он воображал путешествие в Маркетт чем-то вроде дороги в далекую звездную систему. Но теперь реальность взяла свое, а звезды стали так
Хамид откинулся на сухой мох, служивший ему ковриком на скале.
— Ну и что мне делать, Болтушка? Продать тебя? Если так, то, может, оба выберемся Туда, Вовне.
Уши Болтуньи вздернулись.
— Поговорить? Обменять? С отвращением?
Она подтащила к нему свои сорок килограммов и умостила голову на груди хозяина. От лобных мембран исходил звук, подобный мурлыканью какого-нибудь трансцендентного кота. Цветной шум: отдает жужжанием в груди, ощутимо резонирует о валун, на котором они устроились. Немногое Болтушка любила больше, чем задушевный разговор. Хамид погладил ее по черно-белой шерсти.
— Я спрашивал, стоит ли тебя продать?
Мурлыканье прервалось. На миг Болтушка, казалось, задумалась. Голова ее повертелась туда-сюда, закачалась — отличная имитация мимики одного университетского профессора. Она вытаращила на него темные крупные глаза:
— Не торопи меня! Я думаю. Я думаю.
Она принялась вылизывать гладкую шерстку у основания гортани. Насколько понимал Хамид, она и вправду размышляла, что ему ответить. Временами она проявляла почти подлинное понимание… почти осмысленное. Наконец пасть захлопнулась, и Болтушка заговорила:
— Стоит ли тебя продать? Стоит ли тебя продать?
Интонации Хамидовы, но голос не его. В таких случаях она обычно говорила голосом взрослой женщины (и очень симпатичной, подумал Хамид). Она не всегда вела себя так. Когда Болтушка была щенком, а Хамид — мальчишкой, она говорила с ним голосом другого мальчика. Стратегия ясна: Болтушка знала, какой голос ему нравится. Животная хитрость?
— Ну, — продолжила она, —
Она часто изображала оракула. Но Хамид знал Болтушку всю свою жизнь. Чем длиннее реплика, тем меньше в ней понимания. Если так… Хамид вспомнил уроки экономики. Это было еще прежде, чем он поселился в нынешнем своем обиталище, а Болтушка тогда добрую часть семестра пряталась у него под столом. (Для всех, кто в курсе, семестр получался восхитительный.)
Она продолжала молоть языком, и каждая следующая фраза была все слабее связана с вопросом. Через какое-то время Хамид сгреб зверька за шею, смеясь и плача одновременно. Они повозились в потешной борьбе на склоне скалы. Хамид боролся не в полную силу, а Болтушка старательно втягивала когти. Неожиданно его опрокинуло на спину, и Болтушка взгромоздилась ему на грудь. Нос Хамида оказался зажат меж длинных челюстей любимицы.
— Скажи
Зубы Болтушки несильно выступали, но хватка была что надо; Хамид тут же признал поражение. Болтушка спрыгнула с него, триумфально зафыркала и потянула за рукав — вставай, мол. Он поднялся, аккуратно потирая нос:
— Ладно, чудовище, пошли дальше.
Он махнул вниз по склону, в сторону городка Анн-Арбор.
— Ха-ха, точно! Пошли дальше.
Болтушка устремилась вниз по скале — ему ни за что такой темп не взять. Но каждые несколько секунд существо замирало, оглядываясь, идет ли он следом. Хамид покачал головой и стал спускаться. «Черт, да тут недолго ногу сломать, догоняя зверушку». Каков бы ни был ее родной мир, зима в окрестностях Маркетта явно кажется Болтушке родней всех остальных времен года. Взять хотя бы ее расцветку: пронзительные черные и яркие белые полосы, залихватские завитушки и дуги. Он видел такой узор у тюленей на льду. Когда выпадал снег, Болтушка почти сливалась с пейзажем.