Глубинка

Остро оттянутый клюв пешни втюкнулся в лед, осколки веером брызнули по сторонам. Котька смотрел, как быстро мелькает пешня, крошится, звенит, пылит лед, как над прорубью повисла и не опадает веселая радужка. И работа была веселая, уходить не хотелось. А тут рыба, вон она, тычется в ячейки, выход ищет. Но вентерь так устроен хитро, захочешь — не найдешь путь на волю: вход широкий, а выход узкий, едва руку просунешь. Не зря горлом зовется, а еще — хапом. Да и от пешни такой хряст идет, не только от лунки — километров на пять убежала отсюда вольная рыбка.

Котька завладел пешней, долго долбил огромную прорубь. Когда до живой воды осталось совсем немного, отец сам начал подрубать лед на дне проруби. Тонкая это работа. Пробей отверстие раньше — хлынет вода фонтаном, заполнит прорубь доверху, потом попробуй выруби дно. Сам весь забрызгаешься и катанки ко льду приморозишь.

— Ну, с богом! — Отец перевернул пешню вниз рукояткой и быстрыми тычками проломил дно. Куски льда всплыли густо, Котька вылавливал их сачком, а самые большие Осип Иванович поддевал острием пешни и ловко отбрасывал в сторону. Так же выдолбили растяжки крыльев и вдвоем потянули шест. Показался вентерь. Скатываясь к завязанной мотне, в нем живым серебром трепыхались чебаки, сазанчики и прочая мелочь. Котька сбросил варежки, развязал бечеву, и на лед брызнул искристый дождь. Рыбки подпрыгивали, норовя скакнуть в прорубь, но Осип Иванович унтом отгребал их подальше. Пока завязывали мотню, пока опускали вентерь на место, рыбешки замерзли, изогнулись арбузными корочками. Радостно было сгребать их в одну хорошенькую грудку. Лед окропился блестками чешуи.

Отец перекуривал, щурясь на солнце. Дыма в пару от дыхания не было видно. Котька глядел на рыбок и чуть-чуть грустил. Но совсем недолго, стоило только представить их на кухонном столе, рядом обрадованную мать, даже Нельку увидел: поглядывает на Котьку ласково, улыбается, аж клычок из-под губы выпростался.

Тихо было на реке, солнечно и морозно. Где-то гулко, по-пушечному лопался лед, и гул долго шарахался меж крутых берегов, подбрасывал в воздух ворон, что расхаживали по утрушенной соломой дороге, и снова наступала тугая тишина безветренного, скованного стужей дня.

Отец продолжал курить, улыбался удаче или молодость вспоминал — лихие рыбачьи ватаги. Он всегда так: стоит, улыбается, а его тут вроде и нету. Окликни — ухом не поведет. В глазах дымка, не от цигарки, другая, лицо помолодеет, даже румянцем пробьет. Почему так бывает с пожилыми людьми, Котька не понимал, посмеивался про себя над их причудинкой.

Дребезжащий звук вывел Котьку из задумчивости, но, что это, сразу сообразить не мог. Что это значит, первым все-таки понял отец. Он повернулся лицом к недалекой лунке, присел, будто скрадывая кого-то. Окурок свисал с фиолетовой губы, подрагивал вместе с нею.

— Ко-о-отька! — Осип Иванович зашоркал унтами по льду, пытаясь бежать, но с места не двигался.

Брошенная поперек лунки удочка шевелилась, стукалась о края. Кто-то там, в глуби, схватил наживку и пытался утащить, это было ясно. Котька подлетел к лунке. Ее уже подернуло ледком, наплав нырял в проруби, кидался в стороны, леска так и сяк пилила тонкий ледок, вот-вот перетрется. Он схватил удочку, потянул. Тяжелое и живое водило леску, гнуло вниз руку.

— С уды на локоть выматывай! — поучал отец, семеня на выручку. — Ленок взялся! Или таймень! Тащи-и!

Котька по-рыбацки поволок рыбину из глубины. Сизого отлива, крапленный золотом и чернью показался ленок. Он раздувал жабры, хлопал крепкогубым ртом, бурлил воду багряноперым хвостом. Дух захватило у Котьки, когда вытащенный из воды ленок оторвал крючок и шлепнулся назад в лунку. Котька с воем грохнулся на колени и, словно выстрелил рукой, заклинил ею ленка в лунке. Отмахнув с руки варежку, поддел рыбину под жабры и, чувствуя под пальцами трепещущую мякоть, отбросил добычу в сторону.

Только теперь подскользил Осип Иванович, стащил с Котькиной руки мокрую варежку, стал обжимать рукав телогрейки, вымоченный до локтя.

— Бегом домой, сынка. — Он напяливал на мокрую руку Котьки свою рукавицу, суетился. Котьку трясло от азарта, даже стало жарко. Хотел подобрать варежку, но ее успело прихватить ко льду.

— Беги, я подберу! — торопил отец. — А ленок-то, а? Килограмма четыре будет, сукиного сына! Уха-а!

Котька побежал, но притормозил у рыбины. Ленка уже опахнуло изморозью, он вяло выгибался, вот-вот застынет.

— Унесу его! — крикнул Котька, подхватил ленка на руку и с разбежками, с подкатами заспешил вдоль берега к взвозу.