Глубинка

Сонный поселок проскочили ходко, никого не встретив по пути. Даже собаки, отпрыгав и отлаяв ночь, спали в своих будках, закупоренные предрассветной студью. Только с дальнего края поселка долетал гул фабрики, работающей в третью смену. Слышались взвизги циркулярных пил, гукали паровозики-кукушки, хрипел стравливаемый пар. На спуске Дымокур чуть не вывалил всех из саней. Они раскатились на скользком взвозе, пошли боком, даже кобылу развернуло поперек дороги, перекосило оглоблями хомут и выперло ей на уши. Мужики отматюгались, поправили упряжь, и скоро поселок с блеснувшими тут и там первыми огоньками исчез из виду.

Ванька с Котькой затевали тычки, жеребятились от радости. Утренние звезды светили ярко, глаза покалывало от их льдистых лучей. Над рекой тянул устойчивый хиус, вымораживая все живое. Когда с утробным гулом лопался лед, казалось — сани ухают вниз, становилось жутко, и оттого ребячья возня начиналась с удвоенной силой. На них не покрикивали, пусть греются. Правил Осип Иванович. Он обмотал лицо шарфом, голову утянул в поднятый раструбом воротник тулупа. Филипп Семенович отвернулся к ветру спиной, колдовал над кисетом и почем зря костерил враз задубевшие пальцы.

— Хорошо-о! — бодрился Осип Иванович. — В эдакий мороз коза в суметах днюет. Больших переходов не делает, по орешникам лежит.

С рассветом свернули с наезженной дороги на речушку и погнали по наледи вверх к истоку. Показалось солнце, и мороз напрягся. Пар изо рта Осипа Ивановича вылетал тугим комочком, сыпался на тулуп белой пылью. Но солнце оторвалось от сопок, тяжело поползло в небо, и сразу стих хиус, начал сдавать мороз. В искрометном пространстве стало не различить, где кончаются берега речушки и начинается тайга: все горело, переливалось в глазах, слепило.

С потеплением начала появляться живность. Теперь не одинокая лошадка тащила обмерзшие сани. Сорока увязалась за ними, летела, вздымаясь и опадая обочь дороги, трещала на всю вселенную: «Едут страсти-мордасти, берегись, берегись!» В убеленных распадках безымянных ключей на березах черными шапками висели тетерева. Подвернуть к ним на санях на верный выстрел можно было, но мужики не рискнули — в торосах полозья искрошишь, кончится охота, не начавшись. А пешего тетерев не подпустит на сто шагов.

В этом, казалось совершенно безлюдном, пространстве совсем неожиданно для Котьки навстречу попался обоз из пяти огромных стогов. Навьюченные таежным сеном возы громоздились высоко в небо, придавленные тяжелыми бастригами. Тетивой гудели напряженные веревки. Возы тянули битюги — привозные коняги, раньше не водившиеся в этих краях, — каждый из-под Ильи Муромца, след шапкой не накроешь.

Встречные сделали остановку. Возчики и Дымокур с Осипом Ивановичем сбились в кучку покурить, перекинуться новостями. Выползли на свет белый и Ванька с Котькой, ноги размяли.

И снова дорога. Хрупает снег под копытами, летят спрессованные лепехи, шлеп-шлеп — хлопает лошадку по ляжкам обвисшая шлея, подгоняет. Совсем близко к верховью дорогу перебежали волки. Похожие издали на собак, тянулись они след в след, опустив угрюмые морды. Лишь на секунду замерла их цепочка на белой наледи, а уж вожак сердито отмахнул треугольной головой и трусцой повел стаю дальше, к заснеженным пихтачам на гриве распадка.

— Серьезные зверюги, язви их. Тоже охотники, — глядя с уважением в их сторону из-под лакированного козырька, проговорил Дымокур. — Не сидится в морозяку, ротозеев рыщут. Попадись-ка им сейчас! Хо! С ичигами, с тулупами схарчат.

— Ноги кормят, — поддержал Осип Иванович, и Котьке стало смешно: какие ноги? Которые они едят с ичигами? Дымокур повернулся на его хихиканье, уставился ослезненным глазом. Осуждал.

— В стаи сбиваются большие, это неладно. — Осип Иванович обвел вокруг себя кнутовищем. — Видать, мало пищи в тайге, такая штуковина получается. Вот и сбегаются. Скопом-то понадежнее. Загоны устраивают, все, как у людей. С умом черти.

— Уважительность вызывают, верно, — согласился Дымокур, укладывая рядом с собой двустволку, из которой прилаживался было пальнуть, да Осип Иванович отсоветовал: далеко, чего зря патроны расфукивать.

Возбужденные встречей с волками, парнишки еще долго вертелись в санях, уверенные — раз въехали в тайгу, успевай оглядывайся, зверь попрет всякий, глядишь, и медведь-шатун объявится. Но больше зверье не встречалось, и они снова зарылись в сено.

Зимовье, куда они добрались под вечер, срубил Филипп Семенович еще в начале двадцатых годов и с тех пор каждый год выбирался сюда зимней порой поохотиться, отдохнуть от хлопотных семейных дел, а пуще от въедливого баса жены своей Любавы.

Осип Иванович бывал здесь, правда, редко, но угодья удодовские считал самыми зверовыми. Поэтому согласился ехать прямиком сюда, а не на свои, костроминские, места, хотя глянуть на родные, давненько не посещаемые елани считал долгом обязательным, да и сыну показать заповедное надо бы, взрослеет парень.