Глубинка

Шагов на крыльце не услышала — почувствовала их изболевшим сердцем, встала, гостью встретить. Первой в дом влетела Неля, за ней с виноватым видом вошла Капа. Последней втиснулась Катюша. Стала на пороге, а руки за спиной держит, вроде высматривает но хозяйке, что делать. Или проходить, раздеваться, или дверь задом толкнуть и гостью приведенную на улицу выпроводить. Сама-то она себя уже невесткой считала, совсем родней.

Котька сразу в боковушку ушел. Нелька шапку с длинными ушами на сундук швырнула, пальтишко сдернула — тоже туда. Ногой — дрыг! — валенок в угол улетел, другой — дрыг! — второй закувыркался следом. Присела, нашарила под лавкой чуни шубенные, натянула на ноги и — с глаз долой, мол, я свое дело сделала, привела гостью, больше ничего не знаю. Спиной к «голландке» прижалась, смотрит исподлобья на елку, а губы шнурком пряменьким свернулись. Ульяна Григорьевна и слова не успела вымолвить, гостью приветить, а уж голос Нелькин звенит, с толку сбивает:

— Мама, что там Катя стоит, не проходит?

В срам-то какой перед человеком вводит! Вроде бы и нет Капы. Катюша проворно скинула пальто и шмыгнула к подруге. Ульяна Григорьевна только теперь в себя пришла, с места стронулась, руки о фартук вытерла и ладонь плосконькой досочкой подала.

— Здравствуй, Капитолина. Проходи, гостьей будь. Вот стряпаться помоги, а то с этих-то, — отмахнула рукой в сторону девчачьих шепотков, — кака помощь! Одне танцульки на уме. Обснимывайся давай, вот тут вешай.

Капа на Нелькино поведение вроде бы ноль внимания, но лицом еще бледнее стала, а в глазах родниковой сини блесточки бесшабашные захороводились.

— Пригласили, так разденусь! И стряпаться, мамаша, помогу!

Громко сказала, с вызовом и улыбнулась подкрашенными губами, блеснула заставой ровных зубов.

«Прямо боярышня писаная», — подумала Ульяна Григорьевна, помогая Капе снять черную потертую жакетку, в талии узкую, с растопыренным подолом.

Капа шаль скинула, бережно сложила уголок к уголку, потом треугольником свернула. Стояла будто с конвертом фронтовым, не зная, куда положить. Ульяна Григорьевна взяла, на полку устроила.

— Спаси-ибочки, — пропела Капа и носком на запяток бурки наступила.

— Обувку-то не сымай, не надо! — Ульяна Григорьевна не дала Капитолине разуться, за руку провела в кухню, усадила у печи. Сама села напротив, улыбнулась поласковее.

На Капе хорошее креп-жоржетовое зеленое платье, стянутое белым ремешком. На шее, в два обмота, шелковое кашне, за концы его, на высокой груди, цеплялись Капины руки — маленькие, с обгрызенными ногтями.

И сидела она напротив Ульяны Григорьевны, не смея снять кашне, смотрела на нее с плохо утаенной в глазах тревогой, силясь понять — зачем позвали? Письмо ли Костино пришло к ним, что и ее касается, или то страшное, что присылают не в какой-нибудь чужой, а родительский дом?

От догадок этих к сердцу подступило дурное, поворочалось в нем, скаталось в больной комок, и комок тот пополз вверх, распер горло, отнял дыхание: «Неужели похоронка?» Иначе с чего бы Неля влетела к ней в избу и выкрикнула со злом, как ударила: «Иди, мать кличет!»

Но Ульяна Григорьевна была спокойна, глядела ласково. Капа сглотнула комок, потянула в себя воздух. Вздох получился тяжкий, прерывистый, она тут же выдохнула освобожденно, обмякла, будто лишилась костей, и зажмурилась, стараясь загнать назад выступившие слезы.

— Чо ты, доченька? — встряхнула ее Ульяна Григорьевна. — Чо ты, не смей! Все хорошо у нас, все ладно.

Капа еще ниже опустила голову, шепнула в коленки:

— Позвали же, говорили… стряпаться.

— Дак будем, девонька, будем! Грейся пока.

Ульяна Григорьевна своим много раз пуганным сердцем поняла, от чего только что освободилась Капитолина. Она сочувственно и благодарно прижала ее голову к своему животу, гладила ладонью по холодной щеке.

— Бог милостив, дождемся. Дожде-емся. Сил всяких лишимся, а веру сохраним. Бабья вера что щит. Этак всегда было, да-а. Ты картошку давай-ка помельче настругай, а я схожу мяска принесу. Счас бабью гулянку закатим, а чо нам? Ничо-о! Рождество!

Капа будто только и ждала, чем бы занять руки. Вскочила, принялась за дело. И пока Ульяна Григорьевна натягивала курмушку, видела: Капа раз-другой мазнула по глазам тылом ладони с зажатым в ней ножом, утерла неунятые слезы.

Неля с Катей были в комнате. Оттуда несся приглушенный разговор, там нет-нет да и прыскали от смеха, что-то уронили, взвизгнули и тут же захохотали. Ульяна Григорьевна чем-то стучала в кладовке. Вернулась с добрым куском мяса, спустилась в подполье, подала Капе баночку соленых грибов, попросила миску и наловила из бочонка ядреных, с ознобными пупырышками, соленых огурцов, выставила банку варенья. Капа только ладошками всплескивали от такого расточительства. Толстая крышка с медным кольцом плотно легла на свое место, но в кухне все еще пахло благополучным погребным духом: кадушной рассольной истомой, смородиновым листом, картошкой.