Глубинка

«Как хорошо было раньше, — завистливо и оттого с ненавистью к тому, спокойному, прошлому думал Харлампий. — Уйдешь на полгода в тайгу, и все. Сам себе любое начальство! Единственная связь — олени, да и то разок за сезон. А теперь? Вертолеты, рации и прочая механика. Каждый день отчитывайся, зачем?»

— Зачем? — повторил он вслух, трудно отрываясь от рации.

Харлампий не сразу вдруг выбрался наверх по окончательно раздавленным ступеням. Он выползал и снова соскальзывал вниз, бороздя по снегу растопыренными пальцами, чертыхался, но все же вылез из ямы.

Ночь голубела. Стараясь не продавливать снег и не шуметь, начальник подошел к палатке рабочих. Здоровый храп подвыпивших людей глушил чей-то неясный шепот. Харлампий ворочал головой, пытаясь попасть в промежуток слышимости, и не попадал.

— Кто там? — спросил изнутри голос Чифириста.

Начальник обмер.

— Верно, стоит кто-то, — встревоженно подтвердил другой, Харлампий по голосу не узнал чей. — А ну медведь? Тень-то какая на брезенте!

Харлампий глянул на низкую теперь луну и, приседая, стал отходить назад.

— Дошаришься! — долетело вслед. — Жахну картечью!

Начальник подошел к своей палатке и вперил взгляд в женскую. Поднявший его с постели страх и предчувствие беды требовали придумать такое, что оправдало бы его перед любой инстанцией, придумать заранее. Но тот же самый страх вышибал всякие мысли, и Харлампий меленько трясся от нервного озноба. «Окончательно заболел, температурю, — уверял он себя. — Свалюсь, обязательно свалюсь». Сквозь подошвы сапог Харлампий чувствовал холод враждебного снега, в голове возник и назойливо плавал комариным писком один и тот же обрывок Гошкиной песни: «Стал я вроде не к месту заплаткой… стал я…»

— Один этот хахаль — Карузо с ума может свести, — заговорил Харлампий, и писк пропал. Но стоило ему закрыть рот, песня вернулась и закрутилась заевшей пластинкой.

— Тьфу-у! — сплюнул Харлампий. — Вот навязалась еще.

…Когда забрезжил рассвет, Гошка проснулся, натянул свитер и выбрался из палатки.

Снег заметно осел, это Гошка отметил сразу. Крыши палаток от предрассветного, расцвеченного перламутром неба искрили изморозью. Он попытался разглядеть дальние гольцы, но взгляд рассасывало в голубом, размытом. Далеко внизу, где чернел лес и шумела Домугда, клубился туман.

«Конец метелям», — решил он. Идти досыпать раздумал: вот-вот выглянет солнце, а он любил рассветы. Отсюда с гольца можно было увидеть солнце намного раньше тех, кто живет в городах и поселках, а налюбовавшись восходом, милостиво позволить солнцу явить себя другим.

Улыбаясь, Гошка взял лопату. Снег только сверху подернулся коркой, под ней он был сочный, податливый. Гошка резал его на ломти, складывал возле палатки. Часа через два из снега выступила фигура женщины.

Гошка творил азартно: носился кругом, отбегал в сторону, приседал. Погрев немного руки, снова бросался вперед и, долбя кулаком, вминал неровности, наращивал нужное.

С востока напирала синева, грудя на запад редкие тучи. В предрассветной, густой тишине еще громче зазвонили под толщей снега разноголосые ручейки. Гошка курил, наблюдая, как на соседние горбы гольцов наползала золотая кайма, четко оконтуривая их на серой холстине неба.

Неслышно подошла и остановилась у статуи Вера. Стыдливо разглядывая ее, она переступала огромными сапогами, удрученно молчала. Гошка покуривал, косо поглядывая на повариху, ждал, что она скажет.

— Ну и как? — не вытерпел он. — Подходяще?

Повариха посмотрела на него, сказала жалеючи:

— Совсем изведешься так-то. Спать надо по ночам.

— Спасибо за ответ, — поклонился Гошка. — Поговорили об искусстве.

— Не знаю, об чем спасибо, а изгаляться надо мной не следовает. — Вера глядела на Гошку обиженными, кроткими глазами. — Ты зачем меня такой-то скатал?

Он вплотную подступил к поварихе.

— Да ты, никак, подумала, что я тебя вылепил? — Гошка удивленно оглянулся на статую. — Что ты, Верочка, нет. Это… никто. Обобщение.

— Хотя бы пускай и так, — рот поварихи дрогнул. — Горемычная, как и я. На Тамарку не походит, та радостная.

Вера подошла к статуе, опустила руки. Гошка с любопытством наблюдал, как она копирует позу.

— Как есть я, только голая. — Повариха отступила, зашаркала сапогами в сторону кухни. С полдороги обернулась, сказала: — Чудно-ой ты весь… А бабу сломай, срам один.

Она скрылась в кухне. Скоро белесый дым плотно повалил из трубы. Скатываясь по остроугольной крыше, он припадал к снегу и, тонко расслаиваясь, плыл в долину. Гошка сошел вниз. Ручейки огибали палатку, катили разноцветные камешки. Радостно было смотреть на их игру, стоять на живой земле. Стена снежного среза доходила ему до плеча. Вчера она была выше, скрывала с головой. Подчищая водоотводную канавку, он двигался вокруг палатки. Лопата скрежетала по щебенке, вздыхал, оседая, наст. Гошка выбросил наверх измятый снег, принялся нарезать новые ступени и утрамбовывать.

Показался Женька. Гошка протянул ему лопату:

— На, разомнись.

Студент кулаками потер припухшие от сна глаза, оттолкнул лопату:

— Потом, я еще «спу».

— Хорошо, оставлю половину ступеней тебе.