Глубокая лыжня (СИ)

Однако и без этого света мы не смогли бы заблудиться, так как лыжня была глубока и не позволяла нам от неё уклониться. Мы лишь молились богу (это такая фигура речи), чтобы не пошёл сильный снег - тогда наша судьба могла бы подвергнуться серьёзному испытанию. Мог бы случиться настоящий "полный швах". Однако, бог, видно, нас услышал, снег не пошёл, и через два с половиною часа мы были уже в рыбацкой хижине, в которой ночевали и откуда утром вышли на станцию "Апатиты", транспортируя стоящего на лыжах Володю Гордющенко. Окна в избе уже были не занавешены одеялами, внутри гулял сквозняк, но всё равно в избе было теплее, чем снаружи.

На плите стояла бутылка коньяку и лежала плитка шоколада. Рядом записка: "Женя, это тебе для сугрева. На тот случай, если пойдёт снег, мы будем оставлять зарубки на деревьях. Иван". Для меня в этой записке был скрытый упрёк. Иван обращался к Женьке, он считал, что я уехал в Москву. И я подумал: наверное, я поступил неправильно, что отпустил Володю одного. Так порядочные люди не поступают. Женька понял моё состояние и сказал примиряющее и ободряюще:

- Давай выпьем, чтобы Володя доехал до Москвы без приключений.

- Давай, - согласился я. - Но я не могу из горла.

На полке стояли какие-то ржавые банки. Мы достали две одинаковых, выскребли их от грязи, от рыболовных крючков, очистить их полностью, конечно, было невозможно. Откупорили бутылку и разлили, булькая, в банки поровну. Собрали с пола остатки сена, запихнули его в топку, подожгли, долго чиркая отсыревшими спичками. Огонь озарял наши лица и отбрасывал на стены фантастические тени. Мы выпили, чокнувшись, выплюнули попавший в рот сор и стали грызть шоколад.

- Давай полбутылки оставим, выпьем, когда догоним группу.

- Давай, - согласился Женька.

Мы ещё посидели немного, помолчали задумчиво, как "мыслитель" Родена, пока не сожгли всё сено. Потом поднялись, вышли в морозную темноту, надели лыжи и побежали по глубокой лыжне дальше. Месяц пока ещё освещал нам дорогу, но уже стали набегать тучи. Мы торопились, потому что потеплело, вот-вот мог повалить снег. И он повалил, но мы были уже близко к той избе, где остановилась на второй ночлег наша группа. Мы вбежали на пригорок и вдруг увидели внизу освещённые изнутри слабым светом окна и дым с искрами из трубы, высунутой в форточку. Мы так обрадовались, что закричали "Ура-а!". Мы остановились, я снял с плеча ружьё и шарахнул в небо сразу из двух стволов. Невидимое из-за падающего снега небо осветилось огненным заревом салюта, а округа отозвалась эхом грохота залпа картечи. Я вернул ружьё на место, и мы, ликующие, скатились вниз.

Иван Земцов встретил нас с удивлением:

- Как, - сказал он, - вы вернулись оба? А как же Володя Гордющенко? Ты что, Вадим, - обратился он ко мне, - отправил его одного? Я не могу взять в толк. Так порядочные люди не поступают. Вас, москвичей, видно, не учат элементарной ответственности и товарищеской выручке.

Я вспыхнул от нанесённого мне оскорбления. Меня поразили произнесённые Иваном слова, которые точь-в-точь повторили те, что пришли мне на ум, когда мы с Женькой пили на первой стоянке коньяк. Вместо того, чтобы обрадоваться, что мы остались живы, и вышли целы и невредимы из этой передряги, он не находит других слов, кроме упрёка. А ведь я так много сделал для Володи. Иван оскорбил не только меня, а со свойственным ленинградцам зазнайством всех москвичей. Теперь "Лишь пистолетов пара, две пули, больше ничего, вдруг разрешат судьбу его". Пистолетов у меня не было, дуэли давно уж вышли из моды. К тому же, по большому счёту, Иван был прав по существу. И я, понурив голову, сказал:

- Ты прав, Иван. Прости меня, я поступил, как глупая свинья.

- Да ладно, чего уж там, Сделанного не воротишь.

Мы с Женькой сгрудились возле жаркой печки, сняли с себя верхнюю одежду, потом и нижние рубашки. Они были насквозь мокрые от пота. Мы выжали их прямо на пол и повесили сушить на протянутую верёвку. И в это время, чтобы оправдаться, я стал рассказывать о том, каким молодцом был Володя Гордющенко, что дало мне повод отправить его одного.

- А тебе не пришло в голову, что он мог с полки свалиться во сне. Или потеряв сознание. Что телеграмма не дошла до твоего отца.

- Ладно, Иван, не терзай мне душу. Я сам об этом постоянно думаю. И мучаюсь, как Гаршин. Давай-ка лучше допьём оставшийся коньяк.

Через два дня, петляя по горам и ущельям, наш боевой отряд пришёл в Кировск. И я сразу же отправился на телефонную станцию, где заказал срочный разговор с отцом. На этот раз он оказался на месте и скупо проинформировал меня, что всё в порядке, Володю встретил его дядя и отвёз его на "скорой помощи" в госпиталь. Ему сделали операцию. Всё в порядке. Мой отец был большой молчун и не любил говорить по телефону.

- Когда вернёшься в Москву, тогда поговорим. Ты сам-то как?

- Всё нормально. Спасибо тебе, пап.