Глубокие раны

В то время, когда старуха переступала порог гестапо, на спине ее дочери вспухал, багровея, первый рубец от удара гибким, залитым в резину, железным прутом. С интересом наблюдая за тем, как наискось перечеркнувший спину рубец медленно темнеет, следователь задал новый вопрос:

— Когда и как ты встречалась с сыном? Говори!

Стискивая зубы, полузакрыв глаза, Антонина Петровна мертво молчала; из прокушенной губы теплой и мягкой мушкой ползла по подбородку струйка крови. Ни стыда, ни боли… Долго наблюдала за растущей лужицей крови прямо у себя перед глазами на цементном полу. Словно в полудремоте видела, как падали в эту лужицу крупные капли, но никак не могла понять — откуда. Рядом с лужицей видела полуистертый шип, выскочивший из подметки у какого-то гестаповца. Вот лужица доползла до шипа и начала медленно его обтекать. И вслед за тем перед глазами поплыла жгучая дымка — комнату словно наполнил сухой дым. Он мешал дышать, просоленной горячей ватой застревал в горле… Потом ей казалось, что она скачет верхом на лошади. Ветер свистит в ушах, бьет в глаза, мешает дышать. А сзади стелется в бешеном намете молодой конь-трехлеток под соседским мальчишкой Пашкой — их послали в полдень поить коней. Пашка, нагоняя, рубит лошадь под ней витым кнутом и орет:

— Ага, боишься! Вот я тебе покажу, как верхом ездить!

И она визжит так, что сама глохнет. Разлохматились косички, старая кобыла Машка пластается в броском галопе, прижав уши и оскалив зубы.

Вот и речка впереди завиднелась, а Пашка все не унимается. Ей становится страшно.

Она хотела закричать, но ветер мешал. Потом в глаза десятками отраженных солнц метнулась лента реки, лошадь перекувыркнулась через голову и стала куда-то падать.

Неожиданно, вместе с лошадью, и она скрылась под водой. Перед этим успела услышать хохот Пашки:

— Я тебя научу ездить!

Солнце из-под воды оранжевое, очень красивое. Только дышать нечем… Нечем дышать.

И солнце померкло…

Остроносый врач, державший ее руку, кивнул. Эсэсовец с засученными рукавами швырнул в угол окровавленную палку и, пошатываясь, подошел к графину с водой.

3

Темным-темна весенняя ночь. Поднеси к глазам собственную руку — и не увидишь. Огромной птицей ночь распластала над землей мягкие черные крылья и прикрыла ими поля и леса, села и города, моря и реки и, главное, людей с их делами. Во мраке значительно легче убивать; кровь ужасна лишь при свете солнца. Даже профессиональный убийца, лихорадочно обыскивая теплую жертву, страшится взглянуть ей в стынущее лицо, и ночной мрак так кстати скрадывает изломанные в предсмертных мучениях черты.

Остроносый врач, оставшись в пыточной камере один на один с бесчувственной Антониной Петровной, долго пытался привести ее в сознание. Пульс почти не прощупывался, насквозь прокушенная, зажатая в зубах нижняя губа вздулась. И врач — помощник палача, — прежде чем ввести камфору, быстро достал серый солдатский платок с двойными голубыми каемками и накинул его на лицо женщине так же, как природа накинула покров ночи на обезображенное лицо земли.

По свежести, по особо сгустившейся темноте угадывалось приближение рассвета.

Весенние рассветы… Опаленные дыханием смерти первые цветы, задернутые дымом пожарищ зори, белокурая молодая голова в грязи придорожной канавы… И полуоткрытые, словно для жаркого поцелуя, губы, которые никогда уже никого не поцелуют, никогда не вымолвят единого звука…

Рассвет. Он забрезжил над меловыми холмами, над речкой Веселой, о которой с вечера вспоминала в полузабытьи Антонина Петровна.

От весеннего паводка небольшая и ленивая речушка разбухла до неимоверности, сделалась быстрой и привередливой. В нее с журчанием стекали многочисленные ручьи; в серых зарослях кустов, забредших в иных местах далеко в воду, клочьями держался туман. Над серединой речки он полосой плыл вниз по течению. Туман мягко глушил звуки, прижимая их к воде и к земле.

Обвалилась глыба земли с обрыва, всплеснула щука. Встревожилась отчего-то утка, завозилась в сухом камыше и несколько раз прокричала истошно, с надрывом. Все вокруг затихло, прислушиваясь, обдумывая, затем опять всплеснула щука.

Пасечник, убрав весла ухватился за свисшую с обрыва толстую ветку ивы и чутко вслушивался. Лодка слегка покачивалась; обтекая ее борта, мягко плескалась вода.

В таком положении Фаддей Григорьевич находился около двух часов. По его расчету партизаны должны уже быть.

До них давно доходили жалобы на организованный гитлеровцами в Веселых Ключах торговый пункт компании «Ост», дочиста забиравший продовольствие, скот, шерсть, волокно, — все, что только имело ценность, ничего не давая взамен, кроме стандартных расписок с перспективой их оплаты товарами после войны. Партизаны уже разгромили несколько подобных пунктов, но Веселые Ключи, находившиеся вблизи города, пока не трогали. В Веселых Ключах скопилось собранное в окрестных селах за зиму зерно, и наступило самое подходящее время для его уничтожения. Дороги развезло, из города не так-то просто будет вызвать помощь.