Глубокий сон

– Ну, наконец-то вы встали, – произнесла она. Покрутила носом, критически глядя на поблекший красный диван, два старомодных стула, требующие стирки тюлевые занавески и небольшой столик, на котором я оставил несколько уже устаревших журналов, чтобы придать помещению профессиональный вид. – Я уже начала подозревать, что вы работаете в кровати, как Марсель Пруст.

– А кто он такой? – спросил я. Сунул сигарету в рот и внимательно взглянул на нее. Она была бледная и усталая, но производила впечатление девушки, умеющей справиться даже с усталостью.

– Французский писатель, знаток дегенератов. Не может быть, чтобы вы его не знали.

– Ну-ну, – ответил я. – Пройдемте-ка в мой будуар.

Она встала.

– Вчера мы пришлись друг другу не по вкусу. Возможно, я была невежлива.

– Мы оба были невежливы.

Я подошел к двери, ведущей в мой личный кабинет, и отворил ее перед ней. Мы прошли на вторую половину моей конторы, обстановка которой состояла из ржаво-красного ковра не первой молодости, пяти стоявших в ряд стеклянных стеллажей, три из которых были наполнены отличнейшим калифорнийским воздухом, и рекламного календаря, на котором несколько изящных девушек в розовых платьях, с блестящими каштановыми волосами и огромными черными глазами наслаждались ездой на роликовых коньках. Кроме этого, в кабинете находились три стула из древесины грецкого ореха, простой стол с письменным прибором, пресс-папье, пепельницей и телефоном на нем. За столом стояло столь же невзрачное скрипучее вращающееся кресло. – Не очень-то у вас здесь роскошно, – заметила она, занимая место по ту сторону стола, которая предназначалась для клиентов.

Я подошел к двери и вынул из почтового ящика шесть конвертов – два письма и четыре рекламных объявления. Потом положил шляпу на телефон и сел в кресло.

– У Пинкертона тоже не наблюдалось излишней роскоши, – сказал я в ответ. – Кроме того, в нашей профессии много не заработаешь, если ты порядочен. Если у вас роскошная контора, значит вы делаете деньги, или же намереваетесь делать их.

– Ах, так, значит, вы порядочны? – иронически спросила она, открыла сумочку и достала из лакированного французского портсигара сигарету, прикурила ее от карманной зажигалки, потом кинула все это назад в сумочку, оставив ее открытой.

– До невозможности, – ответил я.

– В таком случае, зачем же вы занялись такой нечистой профессией?

– А вы? Каким образом вы вышли замуж за контрабандиста спиртным?

– О, боже мой, только давайте не будем начинать препираться снова! Ведь я все утро пыталась дозвониться до вас. Звонила и сюда, и по домашнему телефону.

– Из-за Оуэна?

Лицо ее вдруг стало серьезным. Она сказала мягко:

– Бедный Оуэн. Значит, вы уже все знаете.

– Работник полиции взял меня с собой в Лидо. Он думал, что я знаю что-нибудь об этом деле. Ему известно, что Оуэн хотел жениться на вашей сестре...

Когда-то.

Она молча курила, глядя на меня полными покоя черными глазами.

– Это было бы не так уж глупо, – тихо сказала она наконец. – Он любил ее. А это редко встречается в нашей среде.

– Он был судим.

– Попал в плохую компанию, – пожав плечами, пренебрежительно заметила она. – Ведь это и значит в нашей деморализованной стране понятие «судим». – Я бы этого не сказал.

Она сняла правую перчатку и прикусила указательный палец, глядя на меня с полным самообладанием.

– Я пришла сюда не за тем, чтобы вести речь об Оуэне. Вы уже созрели для того, чтобы сказать мне, чего, собственно, хотел от вас мой отец?

– Без его разрешения не могу.

– Речь шла о Кармен?

– Я не могу сказать даже это. – Я кончил набивать трубку и поднес к ней спичку.

Некоторое время она смотрела, как я курю, потом вынула из открытой сумочки толстый белый конверт и кинула его на стол.

– Может, на всякий случай, вы познакомитесь с его содержимым.

Я взял конверт. Адрес, – миссис Вивиан Риган, 3765 Альта Бри Кресчент, Вест-Голливуд, – был напечатан на машинке. Письмо послано пневматической почтой, а отправлено согласно проставленной на нем пометке в восемь пятнадцать утра. Я открыл конверт и вынул из него блестящую фотографию небольшого формата. На ней красовалась Кармен, сидящая в костюме Евы с серьгами в ушах в кресле с подлокотниками, стоящем на возвышении в комнате Гейгера. Глаза ее были еще более безумны, чем я их запомнил. Обратная сторона снимка была чистой. Я вложил ее обратно в конверт и спросил:

– Сколько они хотят?

– Пять тысяч. За негатив и остальные снимки. Дело должно быть улажено сегодня вечером, в противном случае они грозятся передать фото газете, специализирующейся на публиковании скандальных историй.

– Как они вам это сообщили?

– Какая-то женщина позвонила мне через полчаса после того, как пришло письмо.

– Того бульварного листка вам нечего бояться. Любая информация подобного рода сейчас предварительно рассматривается. Что еще она говорила?

– А она должна была говорить еще что-то?

– Конечно, – ответил я.

Она посмотрела на меня слегка смешавшись.