Глухая Мята

Знает Ульяна, что на такой вопрос он ответит правду, но все-такн искоса следит за его лицом. Он на миг сжимает губы, вскидывает левую бровь — она у него подвижная, живая, — думает немного и отвечает:

— Думаю, что не успеем!

Ну вот — она не ошиблась! Ульяна шагает медленно, опустив голову, смотрит на носки аккуратных, начищенных хромовых сапог, плотно облегающих полноватую ногу. Говорит раздумчиво:

— Знаешь, Гриша, самое правильное — вести себя спокойно, командовать как можно меньше, а больше советоваться с людьми. Понятно — опыта ты не имеешь… А с Федором, по-моему, просто! Он неплохой парень! Я их семью знаю! Недавно у старшей сестры Федора роды принимала — отличный мужик родился! Хорошая семья! Я бы на твоем месте с Федором по-дружески обращалась, он на ласку отзывчивый. Попробуй, Гриша! Скажи ему, что племянник хорошо развивается, пять пятьсот тянет.

Ульяна говорит рассудительно, веско и по-прежнему смотрит на носки сапог, бережливо перешагивает через небольшие лужицы, а те, что побольше, обходит стороной, и вместе с ней, связанный переплетенными руками, шагает Григорий. Ему вспоминается, что вот так же рассудительно говорил директор Сутурмин, и говорил почти то же самое, что Ульяна.

— Народ в Глухой Мяте неплохой! Георгий Раков, Никита Федорович, Петя Удочкин… А главное, Гриша, нужно заработать авторитет! Это основное… Да ты и сам знаешь! — вдруг весело встряхивает головой она и замолкает.

Умный человек Ульяна. Понимает она, сердцем улавливает, что достаточно нравоучений, что нельзя переборщать, и разговор завершает шуткой.

— Ученого учить — только портить! — смеется она и без перехода спрашивает: — Как там Дарьюшка живет?

— Стряпает! Замечательно нас кормит Дарья!

— Милая женщина! — ласково произносит Ульяна. — Люблю я ее! Как она делает? — Ульяна останавливается, снимает пальцы с пальцев мужа и неизъяснимо прелестным, девичьим движением прижимает руки к груди. Глаза ее широко открываются, губы по-Дарьиному округляются — изумленно и мило. И Ульяна восклицает Дарьиным голосом: — Ой, мамочки, хорошие мои!

Григорий любуется женой, радостно смеется: Ульяна сейчас удивительно похожа на Дарью.

— Ты не давай Дарью в обиду, Гриша! Ей нужно жизнь начинать сначала. Замуж ей надо!

Ульяна замолкает, но внезапно наклоняется к нему и, поджав губы, жалуется:

— А я старею, Гриша!

— Ты с чего это?

— А вот с чего! — певуче отвечает она и, притянув к себе его руку, чтобы нагнулся, шепчет на ухо: — Женить начинаю! Примета старости!

Хитра, ох хитра жена бригадира Семенова Ульяна! Не хочет она, чтобы молодой муж сам заметил гусиные лапки на ее висках, не хочет, чтобы первым сказал ей о седой пряди волос, и поэтому сама напоминает ему время от времени о своем возрасте. Готовит исподволь мужа к тяжелому для нее известию — стара ты, Ульяна, много старше своего Гриши! Понимает Ульяна, что в сто раз хуже будет, если Григорий сам молчаливо заметит ее возраст.

— Женить начинаю! — шепчет Ульяна, щекоча его ухо теплым дыханием, и он чувствует плечом прикосновение ее высокой, налитой здоровьем груди. Воровато оглянувшись на Валерку, Гриша жадно обнимает жену, прижимает к себе. Она подается вперед и тоже следит одним глазом за Валеркой, но прижимается к нему крепко, нежно, чуть вздрогнув в широких бедрах, точно по ним прокатывается волна.

— Идти надо!

Она еле слышно отзывается:

— Скоро уж вернешься!

Берег Оби делается положе, кустарник редеет. Они идут отдельно, молча. Валерка бежит впереди. С обского берега дорога поворачивает направо, петлянув по взгорку, забирается в кедрач. По колеям дороги, пробитым тракторными гусеницами, бегут мутные потоки, журча, рвутся к Оби.

Верхушки сосен облиты голубым сиянием. Тайга истекает туманом — прозрачным, тонким; она словно дымит им.

— Поворот! — останавливается Григорий.

— Валерий! — зовет Ульяна.

Мальчик подбегает.

— Ну, сынок! — сгибается Григорий, и Валерка кидается к нему, подпрыгнув, повисает на шее, пелует в небритую щеку.

— Ты колючий, папа! Возвращайся скорее!

Ульяна исподлобья смотрит на них, нетерпеливо переступает с ноги на ногу, а когда раскрасневшийся сын отрывается от Григория, берет его за полы телогрейки, раздельно говорит:

— Береги себя! Пойдешь через реки, выруби шест. Нож есть?

— Да!

— Не забудь вырубить шест… Ну, будь счастлив! — Она нежно, легко целует его.

Он уходит, поднимается на пригорок, весь облитый солнцем, отсветами голубых луж.

— Будь счастлив, Гриша! — машет рукой Ульяна.

Он уходит, а они стоят долго, и она что-то шепчет про себя. Только Ульяна знает, чего стоило ей спокойствие, деланное равнодушие к тому, что муж возвращается в Глухую Мяту по раскисшей, готовой тронуться на север Оби. Остаться хотя бы до вечера, выждать, когда подморозит дорогу, не решилась предложить Ульяна — знала, что не согласится Григорий. А она никогда не настаивала на своем в тех случаях, когда была уверена, что он не послушается ее. Она берегла случаи, когда могла поставить на своем. Боялась Ульяна, что хоть единожды в жизни Григорий поступит вопреки ее желанию. Кто знает, будет ли это последний раз?

2