Глухая Мята

«А ведь хороший он, очень хороший! – думает Петр о Михаиле, и от этого в грудь забирается теплое, уютное, ласковое. – Люди – они все хорошие! Они как березовый корень – сначала нет ничего, а потом – живой человек… Только надо уметь так резать ножичком, чтобы обязательно проявилось хорошее». Петр Удочкин выпрямляется, достает из бокового кармана пиджака березовый корень, долго смотрит на него и качает головой: «Нет, не такой он – Михаил Силантьев! Неправильно я его вырезал! Поторопился!» Он бережно прячет корень, стоит неподвижно и чувствует, что с каждой секундой делается все больше и больше похожим на Михаила, смотрящего на звезды… Он так же, как и Силантьев, задумывается, вскидывает голову и тихонько вздыхает. Вот таким нужно вырезать Михаила.

Еще раз вздохнув, Петр берется за электросучкорезку… На эстакаде ворочаются удлиненные, смешные тени. Люди гремят металлом, негромко переговариваются, приглушенно смеются. Рядом с Борисом Бережковым склоняются к земле узкие Дарьины плечи, а когда она выпрямляется, Петр видит словно нарисованный на штабеле изгиб ее фигуры, ноги в кирзовых сапогах, два тоненьких хвостика, загибающихся кверху, – косички. Когда Дарья смеется, она резко запрокидывает голову.

«Совсем девчонка!» – улыбается Петр. Электросучкорезка весело поет в его руках.

– Пошабашили, ребята! – несется по эстакаде довольный голос Георгия Ракова. – Хорошо поработали!

Над Глухой Мятой круто выгибается Млечный Путь, – серебряный пояс неба. Звездно. В ночь налетел холодок, ветер стих, и все недвижно, все застыло в похрустывающем морозцем воздухе. Темное небо над освещенной эстакадой – точно крыша, а стены – штабеля леса.

– Пошли в барак, ребята!

Лесозаготовители редкой цепочкой втягиваются в темень тайги. На эстакаде одна за одной гаснут лампочки, которые выключает механик Валентин Изюмин. Последней гаснет лампочка в дощатой будке электростанции, и слышно, как вдруг наступает тишина.

Петр Удочкин и Дарья идут вместе. Они всегда уходят вместе с эстакады. Белое лицо Дарьи освещено луной, и от этого тонкая кожа кажется еще белее, еще прозрачнее. Она по-своему – ребячливо, лукаво – заглядывает Петру в лицо, еле слышно прикасается к его руке:

– Ой, Петя, какая луна!

– Луна замечательная! – убежденно говорит он.

Они, привычные ходить рядом, шагают в ногу, иногда Дарья, чтобы не отстать от Петра, вместо одного шага делает два быстрых. Рука Дарьи лежит на изгибе Петрового локтя – тонкая, невесомая, и он машинально делает такое движение, чтобы ее руке было удобно. Дарья благодарно улыбается и проталкивает пальцы дальше.

Лунная дорожка посередь тайги кажется бесконечной.

– Что с тобой, Петя? – вдруг обеспокоенно спрашивает Дарья, круто изгибается, чтобы заглянуть ему в лицо.

– Ничего! Думаю! – отвечает он.

Они долго идут молча. Потом Петр говорит:

– Если ночное небо отражается у человека в зрачках, то каждую звездочку можно рассмотреть… Думаешь, нельзя? Я сегодня сам видел!

– У кого? – шепотом спрашивает Дарья.

– У Михаила.

– У Михаила Силантьева? – опять шепотом спрашивает Дарья и приглушенно смеется. – Чего же это ты смотрел на него?

Петр останавливается, осторожно освобождает Дарьину руку, поворачивается к ней и нагибается, чтобы лучше видеть ее лицо. Дарья тоже смотрит на него.

– Ты чего, Петя?

– Ты знаешь, Дарья, он хороший! – говорит Удочкин.

– Кто?

– Михаил.

У нее широко раскрываются глаза, а губы, наоборот, сжимаются, и она делает шаг назад.

– Вот… Сказал… – Дарья еще немного отступает назад. – Зачем ты это говоришь, Петр?

– Я боялся, что он обидит тебя…

Она вздыхает:

– Меня нельзя обидеть… Я обижена!

– Глупенькая ты, Дарья! Человек не может быть обижен на всю жизнь. Я тебе говорю, у него в глазах были звезды… Эх, Дарья, вот если бы мне вырезать человека так, чтобы и в дереве было видно, что в его глазах отражаются звезды! – мечтательно говорит Удочкин и зажмуривается, словно увидел деревянную скульптуру с отражением звезд в глазах.

– Чудной ты, Петя! – мягко улыбается Дарья, нащупывая пальцами его руку. – Ты же вырезал…

– Я ошибся, Дарья… Он не такой, как здесь! – отвечает Петр и показывает свободной рукой на внутренний карман, в котором хранится в темноте деревянный Силантьев с лицом, говорящим следующее: «Хорошо жил – без водки обедать не садился… А бабенок там было страсть сколько! И все незамужние!»

– Пойдем, Петя!

– Пойдем, Дарья!

Они идут тихо, каждый думает о своем, и Дарья больше не заглядывает ему в лицо, а смотрит себе под ноги, словно считает шаги. Под их сапогами хрустит снег, звонко лопаются маленькие льдинки. Они идут по бесконечной лунной дорожке. Сосны недвижны, но иногда ветви неизвестно отчего начинают шевелиться, и тогда по тайге проносится сдержанный вздох.

– Он тебя любит, Дарья! – говорит Петр и выпрямляется.

Низко опустив голову, Дарья молчит.

– Он тебя любит! – настойчиво повторяет Петр. – И он хороший!

– Ой, мамочки! Не надо, Петя! – просит Дарья, но Удочкин не обращает на ее просьбу внимания и продолжает думать: «Наверное, когда любят – звезды отражаются в глазах! Правильно!»