Глухая рамень

— Про то и речь идет: от тебя не зависело, а должно было зависеть главное… Блажь вступила Арине в голову — сперва от безделья, от того, что дела себе не нашла, сидела дома… Стало «скучно», «примелькался» муж. Забыла, что она — прежде всего мать, жена коммуниста, ответственного секретаря парткома… Обмещанилась, потеряла чувство гордости за свою семью, забыла честь и долг матери… Вот и поползло все под гору, как по мокрой глине. Я убежден: она даже не отдает себе отчета: что ей надо? куда идет? Вслепую идет!.. Мол, «не в силах бороться с новым чувством»… И держит про себя мысль — о честности ухода от мужа… Ох, совсем не новы эти банальные мысли! — Авдей досказал это с досадой и огорчением.

Горбатов молчал, понурясь.

— Ты, Алексей, плохо Арину знал. А следовало бы не пожалеть труда — не только узнать с исчерпывающей полнотой, но и что-то сделать для ее воспитания и роста… Почему, например, у Арины нет подруг? Ты думал об этом? Нет… Почему бы ей не дружить с Еленой Сотиной? Умная, молодая, неизбалованная женщина… А ты даже не интересовался этим. Ведь это имеет в жизни огромное значение. Да и себя ты, Алексей, знаешь не лучше. И от меня таился. Неужели бы я не пришел к тебе на помощь в самом начале пожара? Даже сегодня начал разговор не ты, а я.

— Хотел я, да не решился, — признался Горбатов с таким убитым видом, что Авдею стало тяжело и больно смотреть на него.

— Ладно… Вот что, Алексей: не откладывая, обсудите с Ариной всё начистоту, прямо. Обдумайте честно и не решайте ничего с маху. Почин должен быть за тобой. Раз уж случилось такое, следует каждому кое в чем поступиться, найти общие мотивы, чтобы обоюдно прийти к справедливому решенью… Только главного не забудьте: у вас дочь… Вы оба в неоплатном долгу перед ней… Пока в семье не сгорело все дочиста, тушите… Ту-ши-те!.. Я на днях приду к вам…

Наступило молчание. Никто больше не прикасался к еде. В двух недопитых стопках струился розоватый обманчивый свет, падавший от висячей лампы. За дверью, в соседней комнате, тоже была тишина, — хозяева уже улеглись спать. Бережнов опять подошел к окну и с минуту смотрел на холмистые сугробы, на темные в отдаленье леса и думал уже о том человеке, с которым так бессмысленно и опасно сплелась судьба горбатовской семьи.

— Вершинина я уберу, — сказал он, додумывая прежние мысли. — Через райком партии уберу… Я рассказал там обо всем.

Алексей отпил, что оставалось в его стопке, и, чуть порозовев, ответил общей фразой, но она была чиста и прямодушна, как сама откровенность:

— Ты думаешь, я не смогу работать, как раньше?.. Смогу при любых условиях, если даже…

— Бессмыслица, — отверг Бережнов. — Жестокая бессмыслица! — повторил он с силой. — Я не хочу, чтобы это у вас произошло… Вершинина я уволю… он мне не нужен. Когда его здесь не будет, у вас в семье скорее наступит порядок.

Почти перед уходом Горбатов напомнил Авдею о Проньке: надо было решать окончательно, как быть с ним. Но тут постучали в дверь.

— Войдите, — ответил Бережнов.

Дверь отворилась со скрипом, и через порог переступил тот, кого никак не ждали в это время. Горбатов обернулся с удивлением, а Бережнов с какой-то особенной серьезностью обшаривал глазами небольшой свой стол, точно выбирал, что съесть еще.

Вошел Пронька Жиган. Кудрявый парень стоял на гнутых ногах, тиская в руках заячий малахай, которому уже успел изорвать ухо. Бережнов увидел его руки — сухие, сильные, но изъязвленные чесоткой, и с брезгливым чувством увел глаза в сторону.

— Что скажете? — спросил Авдей, деловым тоном прикрывая острое желание стукнуть Жигана, чтобы посмирнее был.

Но Пронька и без того присмирел: он пришел в этот поздний час с повинной.

— Авдей Степаныч… вы уж извините, что беспокою… Но что поделаешь… Выпил, людей обидел… а теперь и самому стыдно-противно. Если, думаю, не покаяться теперь же, то и в барак зазорно идти… И опять же праздники, повсеместное пьянство… Я зарок даю, на всем ставлю крест и докажу на работе. Я сумею, если захочу, я стараться буду. Обоим даю обещание… Только и вы, пожалуйста, поддержите: сразу переломить себя едва ли смогу — характер у меня такой, сучковатый.

Опустив голову, он терпеливо ждал приговора. Бережнов и Горбатов незаметно переглянулись, и оба подумали в одно… Широкий мясистый лоб Жигана прорезали две морщины, точно перепутье извилистых дорог…

Его до поры отпустили, ибо не всякий меч рубит повинную голову и не ко всем одинакова бывает даже самая справедливая строгость…

Глава VII Роковая ошибка

Беседа с другом не разогнала туч, скопившихся над головой Алексея, но значительно пораздвинула синие полыньи на коротком пространстве жизни. Он соглашался с резонными доводами Авдея и хоть мало верил в исцеление Арины, но срочное вмешательство также считал единственным средством остановить жену от последнего — к обрыву — шага.