Глухая рамень

— Або в карманах что, али за голенищей спрятано, а в руках ничего сюда не приносили; может, в сугроб чего сунули… Надо бы доглядеть за ними, да не решился: убьют аль что… Их сию минуту нагоните, ежели на лошади, — дрожащим голосом говорил Кузьма, в испуге топчась на месте. И уже тише прибавил: — Опосля-то выползал я к знойкам: на плече-то у Самоквасова вроде ружья висело… А у Проньки, не иначе, топор за поясом. Уж больно смело калякал со мной… и хлебец прямо из рук вырвал.

У Вершинина забегали по спине знобящие мурашки: ему вместе с Горбатовым предстояла кровавая схватка — двое на двое, схватка с людьми, которые переступили черту и стали вне закона… Вспомнил Аришу, которая осталась одна в такую ночь, вспомнил Сотина, кому ольховские воры угрожали расправой у полыньи, — но те обробели сами, а Пронька Жиган не струсит.

— Пошли? — сказал Горбатов Вершинину.

Побледнев, тот сидел, облокотясь одной рукою на стол, и ответил медленно, цедя сквозь зубы:

— Я не пойду… Пусть уголовный розыск, а мы… рисковать бессмысленно.

Гневом загорелись глаза Горбатова:

— Мы — обязаны!.. Живьем или уничтожить. Ни секунды нельзя терять, — слышишь?

На тагане в углу робко потрескивали смолистые поленца, и в красноватом свете лицо Вершинина казалось неестественным, почти белым, а в глазах его Горбатов увидел крупные кровяные зерна, как у кролика.

— Почто же ты ехал? (Вершинин молчал). Зачем ты ехал, спрашиваю?.. Ведь ты же не с пустыми руками!..

Ответа опять не последовало. Вершинин сидел на нарах, поставив в угол ружье и плотно прижавшись плечом к земляной стене… Кажется, никакою силой не взять его с этого места. Из одной руки в другую Горбатов передернул кнутовище и, отступив шаг назад, изо всей силы ударил его в висок наотмашь:

— Предатель!..

И выскочил за дверь. За ним следом метнулся Кузьма — без шапки, без шубы, но крик его, прерываемый кашлем, донесся до Горбатова уже издали:

— Лексей Ваныч!.. Алеша! Погоди, оденусь… Слышь, погоди!.. (Горбатов не остановился.) Стар я больно, помогу ли?.. Вот беда: и Филиппа, как на грех, нету… Або чего не вышло?.. Вернись! Вернись!..

Глава XV Во имя родины и долга

Горбатов шагал по дороге один, напряженно вглядываясь и слушая. Притаившись в вершинах, молчал выжидающий ветер… Неожиданно вырос из-под снега межевой столб, и его тень — серая, длинная — пугала сходством с человеком, лежащим поперек дороги.

От знойки углежогов прошел он не более километра. Через сотню сажен будет сто девятая делянка, вырубленная с месяц тому назад. Шел он быстро, с чуткой осторожностью оглядывая знакомые места. А вот и она — сто девятая: здесь проводил он собрание лесорубов, здесь родилась бригада Семена Коробова… Заснеженные поленницы дров и темно-зеленые кучи там, где лежали собранные еловые сучья, и вся делянка чем-то напомнила ему холодный цех инструменталки ночью: ни одного человека, кругом тишина, а где-то по домам отдыхает первая и вторая смена. Цех спит, поджидая утра…

Вдруг голос:

— Горбатов! Горбатов! — Секунда полной тишины и молчания. Эхо тенькнуло, как разбитое стекло. — Это вы? — спрашивал кто-то. Самого человека пока не было видно.

Горбатов вздрогнул, задержался на сделанном шаге и, пригнувшись, напряженно глядел вперед, где грудился молодой ельник у дороги. Прямо в лицо ему била желтым светом луна. Невдалеке от себя он разглядел две серые, выросшие вдруг человеческие фигуры — один спереди, другой сзади… Грозила беда. Мысли, ознобляющие до костей, беспорядочно метались. Двое бесстрашно бежали от ельника к кустам дороги, бежали с разных сторон, расстояние до Горбатова быстро уменьшалось.

— Самоквасов! — крикнул он не своим голосом, вглядевшись в смутное, неопределенное лицо, закрытое бородой и тенью.

— К-какой т-тебе Самоквасов… — Это крикнул тот, что в большой заячьей шапке.

Ухо поймало странную растянутость звуков, словно говоривший хотел сделать как можно больше шагов, произнося их. Слова с вздвоенными звуками делали Пронькину речь нелегко узнаваемой. Но Горбатов узнал сразу и отшатнулся. Столб лунного света ударил ему в лицо, глаза поймали желтый обломок луны, и на несколько секунд он потерял обоих из виду. Время остановилось, уши потеряли способность слышать… Потом он увидел их снова. Стало жутко, и не оттого, что к нему приближаются, бегут двое и каждый держит что-то в руках, а оттого, что вдруг зашумела в ушах будто метелица, стужей охватило грудь и в лихорадке застучали зубы. Усилием воли, которую надломила растерянность, он вырвался из этого остолбенения… Стиснув зубы и кулаки, он отскочил с дороги в сугроб и приготовился…

— Здорова! — прогремел густой отчаянный голос, словно ударили кувалдой по листу железа, и в тот же момент на дорогу выскочил первый — широкогрудый, в войлочной шапке, рыжебородый. На освещенном сбоку лице казалась перекошенной челюсть, глазные ямы чернели, как у черепа… Это был Самоквасов с ружьем Вершинина в руках.

— О-о, гады! — скрипнул зубами Горбатов и, выхватив наган, рванулся врагу навстречу.