Глухая рамень

— Едемте, право… с нами не будет скучно. В лесной глуши вы засиделись, наверно.

— Нет, я уже привыкла, — отвечала Ариша.

А самой мучительно хотелось уехать, и, если бы Алексей сказал: «Поезжай, я с Катей один останусь пока», она бы не раздумывал ни минуты.

Но муж рассудил иначе:

— Мы — на следующее лето, а теперь нельзя мне, работы много, — сказал он, на прощание пожимая обоим руки.

Поезд уходил в полдень, у Ариши выдалось свободное время, чтобы проводить их, — но не решалась… зато мысленно провожала их до самого побережья Черного моря! И было в этот день серо, пасмурно, низко над землею плыли облака, а ближе к ночи начался дождь.

Ненастные, нудные дожди тянулись почти неделю, перемежаясь густыми туманами, — и было беспросветно небо, безлюдна улица, сыро в промокшей избе, и отчего-то тяжело на сердце… В самом деле: у других светлее и ярче жизнь, а вот Ариша по вине близкого человека — мужа — томится в тесном чужом углу, который день ото дня становится до безнадежности унылым.

Солнце проглянуло сквозь пелену облаков и тумана, умытые, посвежевшие леса манили к себе, летняя теплынь сменилась жаркой духотою. С рассвета дотемна гомозились противные мухи, липли к лицу, к глазам, к хлебу, который некуда от них деть. Даже в лесу, куда она стала уходить чаще, ей было невмочь…

Через месяц возвратился Вершинин — один (Юля осталась в Москве) и на третий день, в воскресенье под вечер, навестил Горбатовых. Он принес Кате две большие груши да янтарную гроздь винограда, а Юля прислала с ним Арише небольшую коробочку из морских перламутровых ракушек.

Наталка ради этого случая вынесла скамейку на луговину, и так, сидя на ней, слушали Вершинина… Он рассказывал долго — о море, о знойном и шумном пляже, о беззаботных людях, о морском прибое, о горе Аю-Даг, куда он несколько раз поднимался с вечера, чтобы видеть восход солнца в самые первые минуты… «А ночи!.. незабываемые лунные ночи, когда темные, будто задумчивые кипарисы, подобные таинственным виденьям, медленно спускаются тропою к морю»…

Он говорил, иногда улыбаясь, иногда становясь немного грустным; в его знакомом красивом лице — с завышенным лбом, с серыми выразительными глазами — отчетливее проступали сквозь ровный, глубокий загар, какие-то новые черты и довольство самим собою. Только в глазах приметна вдруг стала Арише некая тень тревоги.

— Не влюбились ли там, на юге? — спросила она, заглянув мельком ему в лицо.

— Гм… нет. Это с некоторыми случалось, но прошло мимо меня. Я — уцелел, — едва ли искренне ответил Вершинин. И увидел: статные ноги Ариши покусаны комарами. Она быстро прикрыла их.

— Одним хоть крылышком, наверное, зацепило? — не совсем поверил ему Алексей. — Ну, а теперь ты отдохнул, поправился, надо впрягаться в работу. Сотин — приятель твой — весь месяц два воза вез: и за себя, и за тебя работал. Ему досталось… А зима у нас труднее лета во много раз.

— Да, эта зима будет решающая, — в тон ему сказал Вершинин общей фразой.

Когда уходил он, Арише стало немножко жаль, что не побыл у них подольше…

С того дня минуло ровно три месяца, кругом лежала зима, — но до сих пор помнит Ариша вершининский рассказ о Крыме…

Шаги, раздавшиеся в сенях, отвлекли ее от нахлынувших дум. Отложив книгу в сторону, Ариша привстала с дивана. Вошел Алексей, чем-то озабоченный и даже мрачный, за ним — директор Бережнов. Оба принялись отряхивать снег у порога.

Минуты две спустя заявился лесоруб Семен Коробов — в новом дубленом полушубке, — кислый запах овчины сразу заполнил избу; тут же возобновился, очевидно, незаконченный разговор в конторе или по пути — о конном обозе, о планах вывозки древесины из глубинных делянок, о кузнице, о дровах, — и почему-то горячился больше всех Алексей, хотя особой причины к тому Ариша не находила. Она стала украдкой наблюдать за ним: он сидел на стуле, облокотившись на стол, неловко подавшись вперед, и когда слушал Бережнова, то поднимал брови, морщил лоб, отчего лицо его казалось усталым, постаревшим… Перебив речь Семена Коробова как-то не вовремя, он повернулся к Арише и сказал, что пора Катю уложить спать: будто мать не знает или забыла, когда укладывать ребенка… Затянувшаяся беседа раздражала ее и вызывала утомление.

Она задернула ситцевую занавеску, которой была отгорожена их кровать от Наталкиной, и, чтобы не слушать больше и без того надоевших речей, прилегла на постель, закрыв голову пуховым платком.

Глава III Холодное утро

Ариша проснулась, когда сквозь окно, оцинкованное морозом, густо сочился голубой рассвет. На сером кругу висячей лампы прояснялась аляповатая роза, медью отливала на подтопке отдушина. Голое плечо зябло, и Ариша, опять укрывшись одеялом, старалась не вспоминать вчерашней размолвки с мужем, когда ушли Бережнов и Коробов.

Рядом спал Алексей, — чуть приоткрытый рот, тонкие ноздри, узкие щеки и гладкий лоб казались в сумраке утра неестественно бледными.