Глухая стена

— Ну, попросим водилу остановиться, чтоб Эва пересела на заднее сиденье. Тут мы его и сделаем.

— Значит, вы с самого начала решили применить оружие?

— Будь водила помоложе, то нет, не стали бы.

— А как бы вы тогда поступили?

— Задрали бы юбки повыше, и он бы сам остановился. А мы бы кое-что предложили.

— Что же именно?

— А вы как думаете?

— Значит, вы бы попытались заманить его сексом?

— Блин, словечки у вас!

Лётберг поспешно подался вперед:

— Ты бы выражалась поаккуратнее.

Соня Хёкберг посмотрела на адвоката:

— Как хочу, так и выражаюсь.

Лётберг пожал плечами. Валландер решил продолжить, и поживее:

— Но за рулем такси был пожилой человек. Вы велели ему остановиться. Что случилось потом?

— Я стукнула его по голове. А Эва ударила ножом.

— Сколько раз ты его стукнула?

— Не помню. Несколько раз. Я не считала.

— Ты не боялась, что он умрет?

— Нам были нужны деньги.

— Я спросил не об этом. Я спросил, сознавала ли ты, что он может умереть.

Соня Хёкберг пожала плечами. Валландер ждал, но она молчала. А он чувствовал, что в данный момент не в силах повторить этот вопрос еще раз.

— Ты говоришь, вам были нужны деньги. Для чего?

Вот она опять, легкая неуверенность, миг колебания перед ответом.

— Да так, ни для чего особенного, я же сказала.

— Что было дальше?

— Мы забрали бумажник и мобилу и пошли домой.

— Что вы сделали с бумажником?

— Деньги мы поделили, а бумажник Эва выбросила.

Валландер полистал мартинссоновские бумаги. В бумажнике Юхана Лундберга было примерно 600 крон. Его нашли в урне, там, где указала Эва Перссон. Мобильник взяла Соня Хёкберг, он был изъят у нее дома.

Валландер выключил диктофон. Соня Хёкберг наблюдала за ним.

— Теперь я могу пойти домой?

— Нет. Тебе девятнадцать. Иными словами, тебя можно привлечь к уголовной ответственности. Ты совершила тяжкое преступление. И останешься под следствием.

— Что это значит?

— Будешь сидеть за решеткой.

— Почему?

Валландер посмотрел на Лётберга. Потом встал:

— Думаю, адвокат тебе объяснит.

Валландер вышел из комнаты. Чувствовал он себя паршиво. Соня Хёкберг не притворялась. Она вправду была совершенно невозмутима. Он зашел к Мартинссону, тот разговаривал по телефону, но жестом указал на посетительское кресло. Валландер сел и стал ждать. Ему вдруг захотелось курить. Такое случалось редко, однако встреча с Соней Хёкберг здорово его вымотала.

Мартинссон закончил свой разговор:

— Ну как?

— Она все признаёт. И совершенно хладнокровна.

— Точь-в-точь как Эва Перссон. А ведь той всего-навсего четырнадцать.

Валландер взглянул на Мартинссона едва ли не умоляюще:

— Что вообще происходит?

— Не знаю.

Комиссар заметил, что Мартинссон злится.

— Черт побери, две молоденькие девчонки!

— Да. И похоже, они ничуть не раскаиваются.

Оба замолчали. На миг Валландер почувствовал себя совершенно опустошенным. В конце концов Мартинссон нарушил тягостную тишину:

— Теперь тебе понятно, почему я так часто думаю об уходе из полиции?

Валландер снова ожил:

— А тебе самому понятно, почему так важно не делать этого? — Он встал, подошел к окну. — Как Лундберг?

— Без изменений. Состояние критическое.

— Мы должны разобраться в этой истории. Независимо от того, выживет он или умрет. Напали они на него из-за денег, которые требовались им для какой-то определенной цели. А может быть, дело вообще совсем не в этом.

— В чем же тогда?

— Не знаю. Просто у меня такое ощущение, что тут все куда глубже. Но пока не могу сказать ничего конкретного.

— Все ж таки, скорей всего, они просто малость захмелели, а? И решили раздобыть деньжат. Не думая о последствиях.

— Почему ты так думаешь?

— В любом случае я уверен, что деньги им были нужны не «в общих чертах».

Валландер кивнул:

— Возможно, ты прав. Я и сам рассуждал так же. Но мне хочется знать, на что им требовались деньги. Завтра поговорю с Эвой Перссон. С родителями. Ни у той, ни у другой парня не было?

— Эва Перссон сказала, что у нее есть парень.

— Но не Хёкберг?

— Нет.

— По-моему, она врет. Есть у нее парень. И надо его разыскать.

Мартинссон записал.

— Кто этим займется? Ты или я?

— Я, — не раздумывая, сказал Валландер. — Хочу понять, что творится в этой стране.

— Мне же легче.

— Рано радуешься. Всем придется попотеть — и тебе, и Ханссону, и Анн-Бритт. Необходимо разобраться в подоплеке этого преступления, то бишь покушения на убийство. Или убийства, если Лундберг умрет.

Мартинссон показал на горы бумаг у себя на столе.

— Понятия не имею, как я разгребу эти завалы. Тут есть дела, начатые еще два года назад. Иногда просто руки чешутся отослать все стокгольмскому начальству: пускай объяснят, как с этим справиться.

— Они объявят это нытьем и скверным планированием. И что касается планирования, я отчасти могу согласиться.

Мартинссон кивнул:

— Иной раз пожалуешься — и сразу вроде как полегчает.

— Знаю. Со мной та же история. Уж и не помню, когда мы успевали делать все, что нужно. Теперь приходится выбирать самое важное. Надо поговорить об этом с Лизой.

Валландер был уже в дверях, когда Мартинссон остановил его:

— Знаешь, вчера вечером, перед сном, мне кое-что пришло в голову. Ты давно был на учебных стрельбах?

Валландер задумался: