Глухарь

Я живу и в течение жизни приобретаю тысячи микроскопических привычек, склонностей, привязанностей, симпатий, антипатий и прочего, и прчего, и прочего всего, что в конечном итоге называется мной. Моим «Я». Тоесть приобретаю те персональные метки, которые отличают меня от остальных существ моей породы.

Я могу бесконечное число раз в чем-то убеждаться или разубеждаться, могу привязаться и разочароваться, могу поверить в то, что вода сухая, а огонь твердый, могу сменить походку, исказить внешность, могу броситья курить, могу научиться писать левой рукой и начать думать на китайском языке!

Но я никогда не смогу рассмотреть тот миллион ньюансов, который сплелся в бесформенный клубок по имени «Я». И эти самые ньюансы контролируют меня. Эти микроскопические фоормы жизни, эти «привычки» и «предпочтения» я не в силах изменить, не в силах от них избавиться. Потому что я их не вижу.

А они и есть наше главное отличие.

Наше различие.

То есть мы не знаем, чем мы отличаемся друг от друга. Чувствуем отличие, но не знаем в чем оно.

Мы ищем единства.

Но не знаем отличий.

Мы ищем универсальную форму всеобщего единства, но не понимаем, что ничто так не разобщает людей как идея объединения.

Всеохватывающий миф.

Миф о всеобщем единстве, который лишает своих приверженцев сперва покоя, а затем разума.

Я не верю в единство.

Я верю в доброе соседство.

И что еще может объединить людей, кроме общности интересов? Нет, не тех надуманных интересов, навязанных барином своим холопам, где варианты сменяют один другой, пока человек не согласится на подходящие по размеру наручники.

Но есть иное.

Есть невидимые привычки, твои и мои, есть симпатии и антипатии — и они имеют точки соприкосновения. И чем больше таких точек, тем больше взаимопонимания. Потому что мы принимаем других людей только в том случае, если распознаем в них свои собственные черты.

Наши крайности тоже сближаются и вступают в сражение. Именно потому мы любим своих врагов. Настоящих врагов. У нас много общего с врагом. И только крайности сражаются.

В непримиримой борьбе крайностей и покоится мир.

Рай в эпицентре урагана.

И преступление всегда оборачивается благом, потому что мы обнажаем крайности. Проявляем суть и указываем закону на его уязвимые места.

Враги, разрушители и созидатели, боги и дьяволы — это всего лишь крайние проявления одного и того же.

Другое дело, когда ты протестуешь против системы общественных взаимоотношений в целом. И, как Генри Миллер, ожидаешь и способствуешь гибели этой цивилизации, как несправившейся с заявленной задачей.

Ты видишь схему и тебе известен финал.

Ты не желаешь учавствовать в этой игре, тебе отвратительна эта игра, ты не видишь смысла этой игры.

Но тебе приказывают: «Играй!»

Ты хочешь есть, тебе отвечают: «Играй! В процессе игры раздают пищу».

Тебе нужна зимняя одежда, тебе объясняют: «Играй! Согласно правилам, тебе будет предложено пальто».

У тебя не остается выбора, потому что не учавствующий в этой игре обречен, а ты созреешь для торешенного уединения, это будет означать лишь то, что сдался под давлением невыносимых обстоятельств. И позиция отшельника — это одна лишь из выпавших комбинаций на картах всеобщей игры. Это лаконичный крупье, подносящий к твоему виску заряженный одним патроном ствол, и лукаво утверждающий о том, что у тебя всегда есть право выбора.

У тебя действительно есть такое право.

Жизнь или прекращение жизни.

И если ты смел, ты избираешь Путь смерти. Но и это уловка банкующего. Все движутся к смети. Все. Даже если кто-то думает, что ползет к вечной жизни, он все равно ползет к могиле.

Ты смел, но прост.

Ты открываешь свои карты: «Я выбираю смерть!»

Ништяк, отвечают тебе.

Кто твой враг?

Мир.

И вот ты уже опоясан тротилом, и еще в автобусе или в вагоне метро, исполняя чужую волю, думая, что выбрал свой путь. Главное, чтобы ты высказал свою позицию вслух, чтобы твою позицию можно было приобщить к перечню человеческих игр.

Впрочем, если даже ты промолчишь, обязательно отыщется какой-нибудь провокатор, наподобие шустрого шуллера, который истолкует твое молчание в самом выгодном для рынка виде.

И тебе приходится путать следы. И молчать о главном. И лгать, чтобы отвлечь преследователя хотя бы на время. Но сделать это тем труднее, чем большим числом невидимых привычек и предпочтений, симпатий и антипатий, ты связан со своим врагом.

С миром.

Ведь куда бы ты ни отправился, лабиринт заморочит тебя до изнеможения, провернет в чертовом колесе иллюзорного разнообразия, да и выплюнет на станции под названием «свобода». И там тебя встретят педантичные ангелы в одинаковых одеждах, нарядят тебя анархиста-нигилиста в такой же пронумерованный костюм и выдвинут на руководящую должность.

А ты думал, что выбираешь смерть.

Она и наступила.

Черт, хорошая трава… Уносит.

Планируем над черноземьем.

Воронежская область.

Любому понятно, что при всех очевидных условиях, рано или поздно, моя индейская тропа должна была пересечься с извилистой горной дорогой чеченца Саида. Что и произошло, как только он вышел из карцера.