Глухомань

У меня было такое же ощущение, только не горечь я испытывал, а нечто совсем иное. Что-то вроде злого непослушания. Желание не подчиниться обстоятельствам, а сопротивляться им из последних сил. Нет, не представителям закона, а тем, кто заставлял этих полномочных представителей с радостной готовностью отказываться от уже возбужденных уголовных дел либо зарывать их в грудах второстепенной текучки. Вроде бы ищем, вроде бы стараемся, а воз и ныне там, потому что не там ищем и не для вас, дорогие граждане, стараемся.

С этими мыслями я прокрутился в постели до рассвета. Вставал, курил, вновь пытался заснуть, а в висках стучало: «Почему? Почему? Почему?..»

А потом вдруг понял. Понял, что форма нашей жизни не соответствует ее содержанию. Не тот костюмчик напялили мы во времена дешевой распродажи собственной демократии…

Тяжелее дней не припомню. Поехали к Кимам, «неотложку» в кустах спрятав. Я лично все рассказал Лидии Филипповне, а она, оказывается, и без меня все уже знала. Наша беспощадная к врагам правопорядка милиция ее на опознание вызвала.

— У него лица нет, — очень тихо сказала она. — Совсем нет, взрывом его лицо унесло.

И — не слезинки. Окаменела. Танечка шепнула мне, чтобы я вышел и оставил их наедине. Я пробормотал что-то необязательное, дежурное что-то и к дверям направился. А Лидия Филипповна вдруг:

— Подготовь как-то Альберта. Пожалуйста. Я не смогу. Я не смогу.

— Завтра же утром выеду, — сказал я и вышел.

И правильно Танечка подсказала. Пока я ходил вместе с ничего еще не знающим Володькой, слушал его, ничего не слыша, и курил одну сигарету за другой, Танечка заставила Лидию Филипповну зарыдать. И «неотложка» не понадобилась.

2

Утром я, проторчав ночь на конвейере и окончательно наладив его, на самолете помчался в Москву. Самолет был старым, маленьким — словом, нашим, глухоманским, нам тут других не положено. Его швыряло и бросало, он скрипел всеми своими суставами, но — дотянул до Москвы, хотя я полагал, что такой подвиг ему уже не под силу.

Я схватил такси и из Домодедова погнал прямо в больницу. Голова трещала и от недельных недосыпов, и от бессонной ночи, но больше всего, конечно, от тех слов, которые я должен был найти в себе, чтобы не угробить Альберта. А их не было, и я их напрасно искал. Передо мной все время стоял живой Андрей Ким, знаменитый среди воинов-афганцев разведчик, и лицо его на моих глазах исчезало, разорванное взрывом. И я никак не мог избавиться от этого наваждения…

И все рассказал заведующему отделением, который сейчас лично наблюдал Альберта. Все, вплоть до кровавого месива, которое сделало из лица его сына сработавшее в руках взрывное устройство.

— Сказать необходимо, — начал он, выслушав меня и хорошо подумав. — О том, что лица нет, ни слова. Просто — погиб. На похороны я его все равно не отпущу.

— Он так любит сына…

— Я хочу, чтобы ваш друг жил, — жестко ответил доктор. — Сейчас ему сделают укол, вы пока обождите. Когда укол подействует, я его сам к вам приведу. И предупреждаю, буду присутствовать при разговоре.

— Он все равно на похороны сбежит.

— Не сбежит, потому что будет спать не менее десяти дней. Под капельницей. И кормить будем через трубку. Ждите в моем кабинете, я скажу, чтобы сюда никого не пускали.

И вышел.

Через полчаса он вернулся вместе с Кимом. Альберт выглядел сонным, говорил заторможенно, но все понимал, и я сообразил, что ему вкатили добрую порцию какого-то сильного успокаивающего средства. Я сказал, что Андрей погиб от взрыва в машине, не вдаваясь в подробности. Он обмяк, я обнял его, а он прижался ко мне, как маленький. И молчал. И только две жалкие слезинки сползли по его щекам.

Дома ждал Валера.

— Я спрятал Вадика, — сказал он. — Где — не спрашивай, надежно спрятал. А потом поехал в спортлагерь вместе с Сомовым, который почему-то согласился туда поехать без всяких моих просьб. В лагере нас чуть ли не под конвоем добрых молодцев в форме провели прямиком к Звонареву. Он, как выяснилось, временно исполняет обязанности начальника.

— На время отсутствия Спартака Ивановича, — вставила Танечка. — Я знакома с их иерархией.

— Возможно, он не докладывал, — суховато ответил Валера. — Сомов предъявил копию показаний Вадима и потребовал выдачи Федора. На что Звонарев сказал, что они сами ищут Федора и Вадима. Что они утром взяли по наряду машину, она взорвалась, кто-то там погиб, а оба скрылись. И спросил, что нам известно о месте пребывания Вадика. Сомов с чистой душой признался, что милиция сама его ищет, а я сказал, что знать не знаю и ведать не ведаю. На этом мы и расстались. Как, по-твоему, крестный, он врет или они и вправду ищут Федора?

— Может, врет, а может, и вправду ищут. Федор засветился на крупном преступлении, многое знает, и они его, по всей вероятности, уничтожат.

— Значит, я должен найти его первым, — жестко сказал Валерий и встал.

— Ты куда? — спросила Танечка. — А ужин?

— Искать Федора, пока они его не нашли, — отрезал Валерий. — Крестный прав: Федор многое знает. И все расскажет мне, если я его найду первым.