Гнев Бога

Август был раздосадован не внезапным появлением своего пасынка Тиберия, который имел право входить к нему в любое время дня, а тем своим чувством страха, что возникал у него в душе при виде властного облика наследника. Его тяжёлая поступь, медленный поворот головы, пронизывающий взгляд и голос, даже тихий, заставляющий умолкнуть говорунов – всё это возмущало принцепса . Ему, семидесятилетнему старику, было стыдно перед самим собой за то, что он не мог скрыть своего страха перед этим грозным полководцем. Август вперил в Тиберия взгляд, который, как он считал – и это подтверждали многие его друзья – был подобен молнии.

Тиберий, увидев перед собой низкорослого отца с вытаращенными глазами, в старой тоге, вскрикнул и, словно ослеплённый, закрылся широкими ладонями и отступил назад. Душа Августа ещё более смягчилась. И, тем не менее, он, стараясь возбудить в себе гнев, визгливо закричал, указывая пальцем на крупный нос полководца:

– Ну, вот, милый Тиберий! Как ты появился со своим угрюмым лицом, так сразу испортил моё настроение!

– Отец, где же мне взять другое лицо?– почтительно склоняя голову и опуская взгляд вниз, тихо спросил пасынок.

– Тебя не любит народ. Тебя боятся члены Правительства, а что произойдёт после моей смерти? – Август внезапно умолк и, думая уже о другом, быстро прошёл по комнате, с мучительным стоном заламывая руки. – О, боги, я предвижу новую затяжную войну между римским народом. – Он стремительно глянул на пасынка. – Тебя не поддержат германские легионы, а восточные – поднимут бунт. А Правительство, едва ты покинешь Рим, изберёт принцепсом Агриппу Постума. О! Я несчастный отец!

Агриппа Постум был внуком Августа, который купил его у своего зятя, что часто практиковалось в те годы, и усыновил, сделав его, по сути, наследником. Однако наследник, возмужав, прославился на весь Рим низким, диким и необузданным нравом, а развратом повторил свою мать Юлию. Тяжело страдая из-за своих детей, принцепс отправил обоих в ссылку. А когда сенаторы пришли к нему и, преклонив колена, начали умолять его простить Юлию, он в ярости крикнул:

– Я вам желаю таких же дочерей, жён и сестёр, как моя дочь Юлия! – и выгнал всех вон.

Теперь он чувствовал себя слабым и больным, как никогда. Его мучил страх, что он мог умереть внезапно, хотя мечтал о лёгкой, внезапной смерти. Август боялся, что не успеет внушить Тиберию нужные для управления государством мысли, предостеречь, указать.

Он с глубоким вздохом посмотрел на пасынка, который стоял посередине комнаты с каменным выражением лица, и, театрально вскинув над головой руки, воскликнул:

– Ну, что ж! Пускай правит! Тем чаще римский народ будет вспоминать мою мягкость и доброту!

Он взял под руку Тиберия и начал прогуливаться с ним по комнате.

– Слушай меня внимательно, милый Тиберий.

– Я весь внимание, отец.

Август, рассеянно глядя перед собой, вынул из пояса горбушку и с удовольствием закусил

– Вчера я возвращался из царской курии в носилках. Съел ломоть хлеба и несколько ягод толстокожего винограда. И этим был сыт весь день…– Он потёр лоб и поморщился…– Да…этот Агриппа…мне донесли сенаторы…я ведь недавно болел…Так вот сенаторы в дни моей болезни…я знаю их имена…но пускай им простят боги…немедленно отправились к Постуму. И в разговоре с ним обращались к нему «государь».

Тиберий вздрогнул. Всё поплыло у него перед глазами. Он уже мысленно видел толпы ликующей, ленивой и развратной черни, которая несла на плечах своего любимца – пьяницу и бездельника Агриппу. И так будет. И это несмотря на то, что Тиберий после каждого возвращения из похода осыпал милостями город, а денежные раздачи превосходили во много раз те, что позволяли себе иные полководцы. И, тем не менее, народ не любил его.

Тиберий яростно ударил себя в грудь кулаком.

– О, неблагодарная чернь!

Август остановил его нетерпеливым жестом руки.

– Есть единственный выход, и я хорошо подумал о нём, пока ты находился в Иллирике…– Он выдержал длинную паузу и жёстко сказал: – Ты прикажешь убить Агриппу, едва я умру… в день моей смерти. А ныне пускай живёт.

На глазах принцепса заблестели слёзы. Он любил своих детей, глубоко страдал и каждый день выслушивал гонцов, которые прибывали из мест, где находились его дети. Расспрашивал гонцов с величайшей подробностью об их жизни. Но, считая и весьма справедливо, что его поведению подражал народ, не прощал детей.

– Я сделаю так, как ты велишь, отец.

– Ну, и хватит об этом!

Август глубоко вздохнул и, по-прежнему не обращая внимания на мальчиков, которые сгрудились в углу комнаты, улыбнулся и протянул руки к полководцу.

– А теперь, милый Тиберий, обними и поцелуй меня. Я здорово соскучился по тебе за эти годы. Я часто видел во сне…– Он заметил на руке Тиберия длинный, узловатый шрам, ощупал его и взволнованно воскликнул: – Тебе грозила опасность?!

– Нет, отец.

– Как же ты получил эту рану?

– Панонийцы окружили мои легионы в горной теснине. Мы стояли в ней двое суток без сна…

– И что дальше?

Тиберий жестоко ответил, чеканя слова:

– Мы разбили их!

– И это весь рассказ?

– Что ты хочешь услышать, отец?