Гнев божий

— Мои люди этого не поймут, — злобно сказал Хекматьяр, — они слишком долго воевали с шурави и вскормленными ими шакалами-безбожниками, чтобы сейчас подчиниться им. Они ведут джихад, священную войну — а в джихаде нет места силам зла!

— Помнится, ты говорил, что торгуешь героином, потому что тоже ведешь джихад против шурави и желаешь, чтобы они травились белой смертью во имя Аллаха. Будь последователен в своих словах, чтобы у меня не пропало доверие к тебе.

— Пулю в бою можно получить не только в спину!

— Ты так ничего и не понял. За своих людей ответишь ты лично. И не только ты лично — но и твоя семья. Мне нет дела до того, какие слова ты скажешь своим людям. Итак: если твои люди вздумают сводить счеты с нашими гостями, знай, что мы всех их расстреляем, а тебя и всю твою семью отдадим в руки Юнуса Халеса. Ты понял меня?

Хекматьяр молчал. Одно время Халес и он возглавляли единую партию — Исламскую партию Афганистана, но потом разошлись из-за противоречий. Нет, не из-за противоречий как толковать Коран или как помочь своей многострадальной родине. Из-за противоречий, как делить поступающую гуманитарную помощь и доходы от наркоторговли. Потом люди Хекматьяра убили сына Халеса, и Халес на Коране поклялся жестоко отомстить, хотя это и не афишировал — шла война с шурави, и было совсем не до личной мести. Трудно даже представить, что может сделать Халес с ним и с его семьей, если они по милости пакистанской разведки попадут к нему в руки.

— Я вас понял, Аслам-муаллим. — Хекматьяр решил не обострять обстановку, — и сделаю в точности то, что вы мне прикажете.

— Это хорошо. То, что произошло сегодня, — это предупреждение всем вам. Если вы вздумаете выйти из повиновения нам — мы расстреляем вас как бешеных собак!

Капитан Алим Шариф вынырнул из бездны небытия в пакистанском военном госпитале в Равалпинди, три недели спустя. Пакистанские коммандос, повинуясь приказу своего начальника, отправили сюда всех раненых на вертолете, чтобы им оказали помощь. Капитан Шариф из всех был самым тяжелым — сказалось избиение, какое-то время врачи думали, что он не выживет. Но — выжил, выкарабкался, втащил свою телегу жизни и на эту гору.

Когда капитан Шариф пришел в себя — он повернул голову. Рядом с ним сидел человек в форме полковника пакистанской армии и читал газету. Он еще какое-то время читал ее, а потом поднял глаза и увидел, что раненый смотрит на него.

— Ты пришел в себя? — сказал полковник на пушту. — Это хорошо. Я долго ждал, пока ты придешь в себя.

Капитан Шариф понял, что про него знают все — не могут не знать. Оставалось только понять, что они от него хотят. Если душманы хотят его смерти — то эти, скорее всего, хотят, чтобы он предал революцию.

— Ты знаешь пушту, поэтому я говорю на твоем языке. Ты пуштун, но сражаешься за безбожников. Почему ты это делаешь?

Алим продолжал молчать.

— В твоей стране тебя приговорили к смерти. Хочешь прочитать об этом?

Полковник повернул газету — это была афганская газета, «Пейам».

— Как знаешь. Ты никому не нужен, кроме нас. Признаться, я восхищен твоим мужеством. Даже жаль, что это мужество никому сейчас не нужно. Если бы ты попал в руки людей Хекматьяра — они бы сделали из тебя тюльпан. ^[100] Или повесили бы. Ноты все равно пошел на нашу сторону.

Полковник помолчал.

— Я никогда этого не понимал. Я долго работал против вашей страны и даже был несколько раз в Кабуле. Каждый раз, когда я встречался с агентами — они первым делом требовали денег. Денег, денег, еще больше денег. Один раз я приехал в Кабул под видом дукандора, и у меня было столько денег, что они не помещались в карманах, я взял с собой небольшой мешок. И все равно мне этих денег не хватило. Особенно хотели денег ваши чиновники и генералы — они очень хотели денег, но и те, кто воюет за Аллаха, — они тоже хотели денег. Скажи, почему ты пошел на смерть?

Алим улыбнулся с чувством превосходства:

— Вам этого не понять.

— Ты напрасно так улыбаешься, ведь победил не ты, а я. Но я такой же офицер, как и ты. Ты когда-нибудь задумывался — а что будет после того, как закончится эта война? Кому будет нужна твоя страна — да и моя тоже?

Алим не отвечал — но слушал. Внимательно слушал.

— Никому. Они не будут нужны никому в этом мире. О нас просто забудут. Ты никогда не задумывался о том, как это плохо — быть забытым и никому не нужным?

Алим продолжал слушать.