Гнев (илл. Р. Гершаник)

Внезапно воздух задрожал от разрывов гранат. С двух сторон ударили пулеметы. Японцы повернули обратно. Они взбегали на гребни холмов и вновь скатывались вниз. С холмов их заливали огнем партизанки. Гранатометчицы О Лан неистовствовали. Они поспевали всюду, метко разбрасывая разрушительные ядра. Часть японцев прорвалась из ложбины и стремительно отступала, бросая на ходу пулеметы, автоматические винтовки. Добежав до танков, японцы отступали под их прикрытием. Но большинство осталось навсегда в ложбине. Несколько офицеров несли на руках раненого полковника. Они быстро шли, торопясь укрыться за танками. За ними, как дикий звереныш, метнулся Цин. Он нагнал их, на секунду замер, взмахнул рукой и швырнул гранату…

Ночь опустилась на ложбину и холмы, усеянные мертвыми и ранеными. Запылали костры партизан. Бойцы бродили по холмам, разыскивая раненых, собирая брошенное оружие. Лагерь бодрствовал всю ночь. Далеко в сопки отправляли раненых партизан.

У большого яркого костра молча стояли десятки, людей. О Лан сидела на земле. На коленях у нее лежала голова Вана. Из его простреленной груди вырывались хрипы; он силился что-то сказать, смотрел в лицо О Лан, потом медленно переводил взгляд на Чжао Шан-чжи, склонившегося над своим боевым другом и верным помощником. О Лан молчала. Она гладила волосы Вана, не отводя взгляда от его лица.

…Ван был мертв, когда Чжао коснулся рукой плеча О Лан.

— Его надо похоронить в братской могиле, — сказал он. — Они все погибли в одном бою, отдав жизнь за дело народа. Пусть они и в могиле лежат вместе. Бойцы его очень любили.

О Лан осторожно опустила голову Вана на землю и встала. Яркое пламя костра озарило ее бледное лицо.

В братскую могилу со всех сторон несли тела погибших. Потом положили Вана. У могилы собрались партизаны и партизанки. Чжао Шан-чжи взобрался на сложенные вместе патронные ящики.

— Братья! В этой могиле лежат наши боевые товарищи, любимые наши друзья. Мы оставляем их здесь в земле, которую они геройски отстояли от врага. Мы всегда будем чтить их память. И никогда наш народ не забудет этих бесстрашных борцов…

Мы прощаемся с мертвыми и обращаемся со словами горячего привета к нашим сестрам и женам, которые вместе с нами ведут борьбу не на жизнь, а на смерть против японских поработителей. Мы потеряли сегодня смелого Вана и многих других бойцов и нашли храбрых партизанок, которых привела к нам мужественная О Лан. Сегодняшний подвиг О Лан и ее партизанок никогда не забудется нами. Десять тысяч лет жизни бесстрашной О Лан и ее бойцам!..

После Чжао Шан-чжи на ящики взобралась О Лан. Тысячи глаз восхищенно смотрели на нее. Многие бойцы впервые видели командира женского партизанского отряда. О Лан протянула руку и твердо сказала:

— Там лежит Ван, ваш боевой товарищ и мой муж. Там лежат смелые бойцы народной партизанской армии, наши братья и отцы. Мы пришли заменить их в боевых рядах…

Голос О Лан дрогнул, она опустила голову и сошла с возвышения. Она наклонилась, взяла горсть земли и бросила ее в могилу. Партизаны по очереди вслед за ней бросали в могилу горсти земли. Земля тяжелым пластом накрывала тела.

Костры гасли. На востоке занимался рассвет. Партизаны и партизанки уходили в сопки.

Смерть рядового Гумпэя

Унтер Камики медленно разгуливал по двору. Он равнодушно оглядывал людей, заполнивших всю площадь двора. Крестьянские парни с узелками в руках, молодые рабочие в обтрепанных халатах, студенты в черных роговых очках бросали на Камики взгляды, полные почтительности и страха. Сегодня судьба этой еще зеленой молодежи проводит черту, делит жизнь на две части: прошедшую, сотканную из невзгод и случайных, жалких радостей, и будущую — неведомую, наплывающую, как туман.

За высокими бревенчатыми воротами призывного пункта остались бережно обработанные поля, жадно прочитанные книги, осталась жизнь, не раскрывшая своего смысла. Этих людей согнали сюда из окрестных деревень, из рабочих кварталов города, со школьных скамей. Сегодня призыв.

Люди стоят молча, наклонив головы, словно глубоко погруженные в думы. Но это не размышления. Это — тупое равнодушие. Лишенные привычного, они томятся бездельем, изнурительным ожиданием. Здесь много односельчан, людей, связанных дружбой сызмальства. И все же сейчас это не сближает их.

Армия, доселе чужая, незнакомая, внезапно возникла перед ними, сковав их мысли, их движения. Армия, еще незримая, но уже реальная, словно гигантский удав, парализующий кролика, медленно наплывает на этих посеревших и притихших людей, заполнивших двор призывного пункта. И будущее мелькает перед глазами бесформенными клочьями, и двор призывного пункта качается, плывет в белесом тумане.