Гнев Цезаря

– Важно не то, как воспринимают наш корабль враги, важно, как мы сами его воспринимаем. Только это имеет значение сейчас, капитан-лейтенант, а не ваши сентиментальные размышления о численном превосходстве противника и его боевой мощи.

Штубер владел какой-то особой манерой общения и с подчиненными своими, и с врагами. Любую банальщину он произносил каким-то по-особому внушительным, не допускающим никаких возражений тоном высокопоставленного начальника, генерала, трибуна, вождя нации, наконец. Любого представавшего перед ним человека он воспринимал как априори виновного и, даже если тот и рта открывать не осмеливался, общался с ним, как с прохиндеем, пытающимся доказать свою правоту, навязать свое мнение, убедить в том, что не подлежит восприятию на веру.

И нужно было хорошо знать и самого барона, и его манеру общения, чтобы вовремя уловить, что за этим словесным напором, за обвинительным тоном скрывается всего лишь артистический блеф. И что нахрапистая уверенность его – некая ролевая игра, основанная на манере поведения офицера-контрразведчика, привыкшего подавлять волю подследственного, запутывать его, выводить из себя, заставлять оправдываться даже по поводу того, чего он никогда не говорил и не совершал.

– А мы, конечно же, воспринимаем его, исходя из канонов чести морских офицеров.

– Да, капитан-лейтенант, именно так, исходя из канонов. И мне бы не хотелось, чтобы вы оглашали этот вердикт хотя бы с малейшей долей иронии.

Какого-то особого впечатления крейсер «Краснодон» не производил; поставленный рядом с гигантом «Джулио Чезаре», он покажется вспомогательным сторожевым судном, которому не по-флагмански вести конвой, а шастать в районе плавания в поисках вражеских кораблей.

– Нет, господин Шварцвальд, – перешел Морару с итальянского на немецкий, – нам с вами не дано покрыть себя победной славой в морской битве под Влёрой.

– Не судьба, – опустил бинокль барон, – это уж точно. Только давайте условимся, – криво ухмыльнулся он, – упомянутый вами Шварцвальд остался на итальянских берегах и для итальянских чиновников.

– Все исправимо в этом мире, господин Штубер, точнее, штурмбаннфюрер СС фон Штубер. Кроме одного: видно, не взошли еще наши с вами флотоводческие звезды.

– И все-таки пять-шесть торпед сейчас не помешали бы, – с армейским азартом в глазах проговорил барон.

Еще несколько минут они наблюдали за тем, как русский флагман отделяется от рассредоточивающихся по дальнему рейду кораблей конвоя и направляется к бухте, отведенной для военно-морской базы. При этом он внимательно прошелся биноклем по палубе крейсера, по ходовому мостику и старательно навел резкость на группу офицеров, стоявших на открытой площадке. Он хотел рассмотреть на ней фигуру Гайдука, но обнаружил, что определить ее на таком расстоянии не может. В лицо он бы, конечно, узнал, поскольку оно ему запомнилось, тем более что только прошлым вечером рассматривал его на фотографии. Но понял, что с «опознанием» придется потерпеть.

– Господин майор, – появился за спинами офицеров вестовой, молоденький, по комплекции своей похожий на еще не сформировавшегося подростка матросик, – вас желает видеть синьора Лукания. Сказала, что она – из итальянского посольства в Тиране.

По выражению прыщеватой рожицы вестового, барон понял, что «версию с посольством» тот воспринимает как обычную хитрость портовой девки.

– Да ну?! Неужто Розанда Лукания собственной персоной?! – Барон метнул озорной взгляд на капитан-лейтенанта, как бы говоря: видишь, какая женщина разыскала меня на этих задворках Европы, но по ответному взгляду определил, что тот представления не имеет, о ком идет речь. – Передай синьоре, что видеть ее на борту «Джулио Чезаре» – большая честь для всей команды «преданного линкора».

– Ну, если для всей команды… – расплылся в ухмылке матросик. – Ладно, так и передам.

– Кстати, она уже на корабле?

– Нет, пока еще. Но если вы пригласите и позволите пропустить ее… Женщина сама по себе изумительная. Заявила, что по какому-то очень срочному делу.

– Так проведи ее на палубу, бездельник. И перестань маслить глаза, как мартовский кот.

– Она отказалась подниматься. Ждет вас на причале, в офицерском баре «Одиссей».

По матери Розанда происходила из какого-то древнего то ли сербского, то ли черногорского княжеского рода; по отцу – из итальянского княжеского семейства, восходящего своими корнями к роду, связанному с династией сардинских королей. Притом что отец и мать были дипломатами в третьем поколении, умудряясь оставаться на плаву при всех итальянских правительствах и режимах. Впрочем, сейчас штурмбаннфюрера СС меньше всего интересовало происхождение Лукании. Другое дело – ее загадочная внешность.

Достаточно было взглянуть на эту черноволосую, белолицую красавицу, чтобы понять, что вместе с родовыми титулами она вобрала в себя всю мыслимую красоту предков. Будь его воля, барон запатентовал бы прелесть этого словно бы выточенного из отбеленной слоновьей кости личика как эталон женской красоты всех времен и народов и поместил в Лувре для всеобщего почитания.