Гневное небо Тавриды

Не стану перечислять, кто остался в полку из вступивших в войну в сорок первом. О погибших, понятно, здесь речи нет. Но и почти все оставшиеся в живых — а были среди них богатыри, повторяю, — успели смениться, улетели на Тихий океан делиться боевым опытом. А кто и остался, так все же имел перерывы: ранение, отпуск, командировка за самолетами в тыл, приглашение «погостить» у милейшего доктора Челушкина, поиграть в шахматы, послушать его интереснейшие рассказы и, между делом, проверить свою «матчасть»…

Жестков летал бессменно. И эти два года, и после — считай, до конца войны. В любое время года и суток, на любое задание и цель, с любым вооружением или грузом. В любую погоду — лишь бы разрешили взлет. Все на той же счастливой своей «девятке» и с тем же все экипажем, таким же надежным и безотказным, как и она. Сменился за это время один лишь стрелок-радист — о нем расскажу после.

Были в полку и стабильные экипажи. Слетанные, дружные — не разольешь водой. К ребятам Жесткова присказка эта как-то не подходила. Что-то в ней было чуть ли и даже не оскорбительное для них. А зачем разливать, в самом деле?

"Командир у меня — железо!" — без этой фразы у Вани Локтюхина не обходился ни один рассказ об очередном потоплении транспорта, прорыве с торпедой сквозь заградогонь. "Лейтенанта нашего кто не знает", — вторили штурману оба стрелка, целиком относя очередной сбитый «мессер» исключительно на счет командира, который им выложил фрица под самый прицел. "Только и оставалось — нажать на гашетку…"

Сам «командир-железо», не говорун (кстати, о том, что не довелось мне еще на войне, — это повстречать летчика скромней Саши), выражал свои чувства и того проще. "Спасибо ребятам, ребята не подвели…"

Точно так же — и о «старушке-девятке».

В канун высадки Эльтигенского десанта, 31 октября, в полк поступило целеуказание: два транспорта в охранении десяти кораблей в сорока километрах восточнее порта Сулина. На удар была послана тройка высотных торпедоносцев, возглавляемая Жестковым.

— В районе цели возможны грозы, — предупредили синоптики.

— А также «мессеры», — как бы между прочим напомнил ведомым Локтюхин. Держаться как на веревочке, хлопцы!

Напоминание было нелишним: до цели тысяча километров, ястребков на прикрытие не пошлешь. Ольховой и Синицын, как и их штурманы, — в общем обстрелянные бойцы, но для такого задания опыта маловато.

А стоит кому-то отстать, потеряться — считай, что насмарку и весь полет. Высотное торпедометание — высокое искусство, от штурмана требует ювелирного мастерства. Сбросить стальные сигары так, чтобы они приводнились точно по курсу движения цели, в двухстах-четырехстах метрах от нее. Вынос точки приводнения зависит от скорости корабля и его маневренных возможностей. Торпеда, спустившись на парашюте в воду, принимается циркулировать вокруг цели по расходящейся спирали. Если торпеда одна, даже и не особенно опытный противник, ориентируясь по ее следу, может легко избежать роковой встречи. Несколько — почти неизбежно запутывается в сплетении циркуляции, теряется, напарывается на сокрушительный взрыв…

Трехчасовой полет над морем. Небо ясное, три самолета на нем — три жука на стекле. Вражеских истребителей, к счастью, не видно.

Решили выйти на остров Сакалин, возле Георгиевского гирла, оттуда и начать поиск. У озера Синое развернулись на север, потянули вдоль румынского побережья. Грозовой фронт, о котором предупреждали синоптики, видимо, сместился к югу. Внизу рваная облачность, сквозь нее неподвижными полосами просвечивают накаты волн. Справа на берегу аэродром Мамайя, на нем — полк вражеских истребителей.

— Район поиска, — докладывает командиру Локтюхин.

— Штурману следить за морем, стрелкам — за воздухом и аэродромом врага.

— Цель вижу, — через несколько минут Локтюхин.

— Взлетают, командир! — почти одновременно Засула.

Впереди, в море, в окружении черных точек, — два четких пунктирных штриха. Справа, над береговой полосой, — несколько желто-оранжевых пылевых вихрей…

С этой минуты все действия летчика обретают особенную быстроту и четкость.

— Штурман, курс на цель!

Еле заметным движением рук и ног Жестков ставит самолет на расчетный режим. Оглядывается на ведомых — Синицын и Ольховой точно повторяют маневр. Стрелки молчат — истребителей пока нет. Заходят со стороны солнца?

— На боевом, командир!

Теперь что бы там ни было — ни одна стрелка приборов не шелохнется. Это имеет в виду Локтюхин, когда говорит о своем командире — железо.

Первыми открывают огонь зенитки: в чистой голубизне неба повисают грязные комья, взвиваются дымные шнуры «эрликонов». Силуэты транспортов растут с каждой секундой. Вот уже различаются палубные надстройки, вспышки орудий… Машина вздрагивает от близкого разрыва. Стрелки приборов как бы настораживаются, но прочно остаются на месте.

— Повреждена правая консоль, — деловито-спокойный доклад Засулы.

— Торпеда сброшена, командир! — голос штурмана. С ноткой извинения — за секундную задержку доклада.

Резкий маневр облегченной машины, сектор обзора — стрелкам.

— Ведомые?