Гневное небо Тавриды

Дальше все то же — бои и бои… Освобождение Крыма, красный вымпел над Севастополем… На счету Дмитрия Старикова, прославленного воздушного бойца, четыреста девяносто девять боевых вылетов, двадцать один лично сбитый им самолет — самый большой на то время счет на всем Черноморском флоте. Из поверженных им гитлеровских машин можно было бы составить целую коллекцию: «мессершмитты» и «фокке-вульфы» различных марок и назначений, «хейнкели», «хеншели», «юнкерсы», "Гамбург"…

Сражался, водил в бой друзей, срывал удары вражеских бомбардировщиков по нашим наступающим войскам, обеспечивал успешные действия своих бомбардировщиков и торпедоносцев…

И вот — тишина.

Закончилась Великая Отечественная война.

В эти непривычно тихие дни летчики отдыхали, ждали, куда перебросят, набирались сил. Стояли на старом, многим знакомом еще по довоенным временам, крымском аэродроме Саки.

Один из этих дней оказался для Дмитрия особенно радостным: его отпустили в Краснодар свидеться с женой, она ждала ребенка…

Да… Сколько раз приходилось мне поражаться жестокой нелепости многих смертей. Даже казалось, судьба издевательски выбирает самых умелых, сметливых, отважных, будто бы чтоб убедить остальных: никто на войне сам себе не хозяин.

Но — после войны…

Дима ехал в Симферополь в кабине грузовика. Заранее переживал счастье встречи, радовался жизни, победе. За одним из поворотов шофер притормозил: на дороге стоял с поднятой рукой офицер. По званию он был старше, Дима не раздумывая вылез из кабины, перебросил упругое тело через борт. Скамеек в кузове не было, стал, навалившись локтями на скользкую крышу кабины. И снова воспоминания, раздумья, мечты, веселый ветер навстречу…

Крымская «серпантинная» магистраль. Изувеченная войной, изъезженная, изрытая…

В полку только и поняли: "Орденов полна грудь… Герой! Не иначе как ваш, наверно…"

Помчались, нашли, привезли…

Наш аэродром от Саки был далеко, я узнал обо всем позже. Но все равно как удар в сердце: "Дима Стариков, слышал? Под машиной… Да нет, при чем тут самолет, грузовиком на дороге. На повороте выбросило из кузова — головой об асфальт…"

Сколько ни привыкай к смертям, не привыкнешь. И рассказывать о них без нужды не станешь. Но… все равно спросят.

"Полна грудь орденов…"

За свои подвиги летчик-истребитель капитан Дмитрий Александрович Стариков удостоился высшего признания Родины — звания Героя Советского Союза. Был награжден орденом Ленина, тремя орденами Красного Знамени, орденом Отечественной войны I степени.

"Мы — рязанские!"

Началось это еще до войны. По чистой случайности в одну эскадрилью попали штурман Иван Филатов и летчик Михаил Андрианов, родом из одной деревни, и летчик Андрей Кондрашин — из соседней. Обе деревни находились на Рязанщине. А в памяти всех еще свеж был знаменитый в то время фильм с забавной, дурашливой приговоркой, тем и смешной, что употреблялась тогда, когда было совсем не до смеху. "Мы — рязанские!" — стало шутливым девизом этой неунывающей тройки, душой которой был, несомненно, Андрей.

"Рязанские" старались быть самыми лучшими в каждом полете, самыми точными в каждой бомбардировке, самыми меткими в боевых стрельбах. И это им удавалось. Превосходные штурманские качества Филатова, удивительные способности одного из лучших военных летчиков, каких мне приходилось знать, Андрея Кондрашина, стали заметны еще тогда. А в первых боях, в которые эскадрилья вступила 22 июня, выявилось и еще одно качество: все рязанцы отличались завидным бесстрашием.

Особенно это понадобилось, когда полк, почти не выключаясь из боевых действий, стал срочно перевооружаться: взамен СБ получил стремительные и маневренные Пе-2, приспособленные к бомбардировке с пикирования.

Эскадрильей командовал капитан Александр Пехович Цурцумия. О том, что это был за человек и какой летчик, можно судить по такому, например, эпизоду, разыгравшемуся как раз в эти дни.

Надо было сфотографировать вражеский аэродром, на который намечался удар. На аэродроме базировались истребители. Ясно, что такой полет сопряжен с крайним риском. Летчик, получивший это задание, счел нужным попрощаться с товарищами:

— Вряд ли удастся вернуться…

Комэск услышал, вспыхнул:

— Отставить! Я сам полечу.

Через пять минут он ушел в воздух. Казалось бы, только со злости можно было провести разведку так отчаянно, как сделал это комэск. Он подошел к аэродрому противника над облачностью, затем спикировал, прошел над самым летным полем, поливая вражеские машины пулеметным огнем. Произвел необходимые фотосъемки и зажег на земле два вражеских самолета.