Гнезда русской культуры (кружок и семья)

Особенное чувство испытывали студенты к Каченовскому: и любили его, и немножко боялись, и весело подтрунивали над ним. Откуда это теплое и уважительное отношение? Каченовский был немолод, лекции читал скучно и утомительно; за плечами у него была и многолетняя вражда с Пушкиным, выпустившим по своему противнику немало эпиграмматических стрел, и издание «Московского вестника», журнала с явно архаичным направлением и старомодными вкусами. Но как ученый Каченовский выступал за строгую проверку материалов, на которых строилась наша древняя история, – он выразил недоверие к этим материалам, а значит, и к тем выводам, которые из них делались; многие события, якобы имевшие место в действительности, он объявил выдумкой, мифом.

Короче, он основал новую школу в русской историографии, названную скептической, что и привлекло к нему внимание студентов.

Константин Аксаков писал: «Молодость охотно верит, но и сомневается охотно, охотно любит новое, самобытное мнение, – и исторический скептицизм Каченовского нашел сильное сочувствие во всех нас. Строев, Бодянский с жаром развивали его мысли. Станкевич хотя не занимался русскою историею, но так же думал».

У «исторического скептицизма» имелась и общественная, даже политическая подоплека. Сам Каченовский по своим взглядам был человеком достаточно консервативным, чтобы не сказать больше. Но пущенная им в оборот идея сомнения походила на сказочного джинна, выскользнувшего из бутылки. Кто знает, куда ему вздумается направить свой путь?

Официальная точка зрения, сформулированная министром народного просвещения Уваровым, гласила: «Прошедшее России было удивительно; ее настоящее более чем великолепно, что же касается ее будущего, то оно выше всего, что только может представить себе самое смелое воображение». Очевидно, что все три начала взаимосвязаны. Сомневаться в прошедшем – значит выражать недоверие настоящему и будущему.

Константин, разделявший увлечение идеями Каченовского, написал драматическую пародию в стихах «Олег под Константинополем».

Утрируя мнения противников скептической школы, автор представил древнего киевского князя Олега, жившего в IX–X веках, человеком вполне современным, «государем эпохи развитой и просвещенной». А в эпилоге действие вдруг переносится в новое время, в университетскую аудиторию; «на лавках студенты», «на кафедре профессор», который безжалостно перечеркивает все, о чем рассказывала пьеса. Конечно, в профессоре легко угадывался Каченовский.

Помилуйте! Какой Олег? Все сказки!..
                  …Впрочем,
И времена позднейшие сомненью
Подвержены; и весь период этот
В тумане…

Пародию свою Константин написал «с одобрения товарищей». Отрывок из нее под псевдонимом К. Эврипидин появился в «Молве» за 1835 год (закончена была «трагедия» позднее, в 1839 году), а предисловие к публикации, выдержанное в таком же пародийном стиле, написал Белинский. Все это говорило о том, что пьеса выражала общие настроения и мнения кружка Станкевича. И не только применительно к научным проблемам. «Вместе с тем, – говорит Аксаков, – это была пародия и на стихотворные идеализации истории в появившихся тогда некоторых патриотических драмах…» Достаточно вспомнить, что за год до напечатания в «Молве» «Олега под Константинополем» была поставлена «патриотическая драма» Н. В. Кукольника «Рука Всевышнего отечество спасла», что в том же году за публикацию неодобрительного отзыва на упомянутую пьесу закрыли журнал Н. А. Полевого «Московский телеграф», чтобы понять, какие полемические цели преследовала аксаковская пародия. Она прекрасно укладывалась в то «отрицательное» направление, которое господствовало в кружке Станкевича.

И эту пародию написал Аксаков с его багажом домашних, старозаветных представлений, с пиететом перед преданиями старины, зачастую не более достоверными, чем версия о царьградском походе Олега!..

Да, Константин менялся. Мучительно, трудно, но менялся. «Воздух мысли» оказывал на него заметное воздействие.

Постепенно в центр интеллектуальных интересов кружка выдвигается философия как «наука наук». Станкевич презирает натуралиста, «который считает ноги у козявок», «историка, который, начав с Ромула, в целую жизнь не дойдет до Нумы Помпилия», то есть до VIII–VII веков до нашей эры. Нужно более существенное знание – некий чертеж бытия, формула его законов. «Мужество, твердость!.. – наставлял Станкевич одного из своих товарищей, нового участника кружка, будущего историка Т. Н. Грановского. – Не бойся этих формул, этих костей, которые облекутся плотию и возродятся духом…» «Формулы» и «кости» давала всем жаждущим классическая немецкая философия в лице Канта, Фихте, Шеллинга, Гегеля.

Константин Аксаков разделял философские интересы кружка. По переписке Станкевича можно, например, установить, что в ноябре 1835 года, изучая одно из главных произведений Канта «Критику чистого разума», он пользовался книгою Константина («…которую завтра должен возвратить ему»).