Читаем Расставание с Нарциссом. Опыты поминальной риторики полностью

Расставание с Нарциссом. Опыты поминальной риторики

Первое издание книги «Расставание с Нарциссом» замечательного критика, писателя, эссеиста Александра Гольдштейна (1957–2006) вышло в 1997 году и было удостоено сразу двух премий («Малый Букер» и «Антибукер»). С тех пор прошло почти полтора десятилетия, но книга нисколько не утратила своей актуальности и продолжает поражать не только меткостью своих наблюдений и умозаключений, но также интеллектуальным напором и глубиной, не говоря уже об уникальности авторского письма, подчас избыточно метафорического и вместе с тем обладающего особой поэтической магией, редчайшим сплавом изощренной аналитики и художественности.

Александр Леонидович Гольдштейн

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Современная проза18+
<p>Александр Гольдштейн</p><p>РАССТАВАНИЕ С НАРЦИССОМ</p><p>опыты поминальной риторики</p>

© Автор фотографии — Б. Криштул

<p>ПРЕДИСЛОВИЕ</p>

Эта книга написана под знаком утраты: обширный цикл, или эон, русской литературы XX века от авангарда и социалистического реализма до соц-арта и концептуализма завершился, не оставив взамен ничего, кроме растерянности. Навряд ли она рассосется в короткие сроки, но анализ нынешнего кризиса и промежутка лишь попутно входит в задачу предлагаемых очерков. Погруженный в риторику некрологических церемоний, автор хотел бы исполнить поминальный обряд до конца и только затем возвратиться к настоящему и будущему, которые сейчас слились воедино. И по-прежнему слишком свежа земля на братской могиле разновременно исчерпанных смыслов, чтобы о них можно было забыть в одночасье. Потому моя книга — венок, мемориальное подношение, и хотя сами умершие подчас уверяют, что на могиле стоит кенотаф, а тела невредимы и спрятаны в еще более надежном месте, — они не правы, они ошибаются.

Ежегодно над русской словесностью разносится стон, что этой словесности нет в помине. То бурлаки, идущие бечевой и критической массой, заводят свою песнь у баржи, которую они не видят в упор, как брейгелевские слепые. Так мог бы кричать поедаемый тотем или выпавшая из страниц недотыкомка, когда б ее заперли и забыли в бескнижном пустом доме, где больше никто не плюет на обои. Современникам, это давно замечено, свойственно переживание неудачи, чувство, что литература не вытанцовывается, не лезет в открытую для нее настежь дверь; жалобный стон их понятен. Сегодня и он не звучит, не резонирует в густо набитом пространстве: никого в доме не заперли, не забыли, и вообще дом не пуст, а, напротив того, полон книг. Только проку от них — ни малейшего. Никогда еще русская литература не была так обильна, и еще никогда с такой силой не ощущалась ее израсходованность.

Но фатальная знаменательность происшедшего в первую очередь заключается в том, что литературный ряд, подтверждая школярские прописи, совместился с общественным, социальным, с госразвалом империи, будто они поджидали друг друга, чтобы выбежать из-под завалов парочкой и взявшись за руки, как благонравные ученики, у которых бог знает что на уме. Впрочем, они были вместе всегда, не изменив союзу и в смерти. Это была нарциссически собой упоенная, абсолютно самодостаточная литературная цивилизация, духовно исключительно интенсивная, которая в какой-то момент не смогла выдержать собственной красоты.

Я прикоснулся к избранным дням ее славы, иногда — для подтверждения и контраста — совершая дрейф на Запад. Памяти империи и литературы, нераздельных, как Нарцисс и его отражение, и умерших от непереносимой взаимной любви, посвящены эти очерки.

Расставание с аутически сосредоточенным и огражденным, несмотря на имперскость, Нарциссом русской литературной цивилизации XX века — эта пора уже наступила. Время определяется невероятной новизной обстоятельств, не успевших кристаллизоваться. Однако остались тела влюбленных обоего пола, по которым нежной поступью шествовал сын голубой нимфы, все так же безутешно девичье эхо, а красота, сохраненная чистым ручьем, извините, нетленна, ведь погибший Нарцисс просветляет свое вожделение.

Остается также добавить, что для меня принципиальным является место написания этой книги: Израиль, конкретно же Тель-Авив, город и дом у Средиземного моря — оно редко бывает холодным. Ты живешь на своей земле, которую раньше в глаза не видел, среди своих соплеменников, говорящих на языке, который уж точно не станет твоим. Понятно, что нынешняя твоя жизнь проходит в государстве, новейшая история коего, находящая подтверждение и оправдание в истории древней, образует длинную цепь хорошо известных неразрешимых парадоксов. Литературная империя прошлой жизни и более привычного для тебя языка иногда видится отсюда экзотичнее заоконной пальмы, с которой давно сроднился, или иерусалимского муэдзина, чей голос, усиленный микрофонами, поднимает мертвецов на рассвете.

Со всем этим уже ничего нельзя сделать и, вероятно, не нужно.

<p>РАЗОМКНУТЫЙ КРУГ</p><p><emphasis>(вступление)</emphasis></p>
Перейти на страницу:

Все книги серии Критика и эссеистика

Моя жизнь
Моя жизнь

Марсель Райх-Раницкий (СЂ. 1920) — РѕРґРёРЅ РёР· наиболее влиятельных литературных критиков Германии, обозреватель крупнейших газет, ведущий популярных литературных передач РЅР° телевидении, автор РјРЅРѕРіРёС… статей Рё РєРЅРёРі Рѕ немецкой литературе. Р' воспоминаниях автор, еврей РїРѕ национальности, рассказывает Рѕ своем детстве сначала РІ Польше, Р° затем РІ Германии, Рѕ депортации, Рѕ Варшавском гетто, РіРґРµ погибли его родители, Р° ему чудом удалось выжить, РѕР± эмиграции РёР· социалистической Польши РІ Западную Германию Рё своей карьере литературного критика. РћРЅ размышляет Рѕ жизни, Рѕ еврейском РІРѕРїСЂРѕСЃРµ Рё немецкой РІРёРЅРµ, Рѕ литературе Рё театре, Рѕ людях, СЃ которыми пришлось общаться. Читатель найдет здесь любопытные штрихи Рє портретам РјРЅРѕРіРёС… известных немецких писателей (Р".Белль, Р".Грасс, Р

Марсель Райх-Раницкий

Биографии и Мемуары / Документальное
Гнезда русской культуры (кружок и семья)
Гнезда русской культуры (кружок и семья)

Развитие литературы и культуры обычно рассматривается как деятельность отдельных ее представителей – нередко в русле определенного направления, школы, течения, стиля и т. д. Если же заходит речь о «личных» связях, то подразумеваются преимущественно взаимовлияние и преемственность или же, напротив, борьба и полемика. Но существуют и другие, более сложные формы общности. Для России в первой половине XIX века это прежде всего кружок и семья. В рамках этих объединений также важен фактор влияния или полемики, равно как и принадлежность к направлению. Однако не меньшее значение имеют факторы ежедневного личного общения, дружеских и родственных связей, порою интимных, любовных отношений. В книге представлены кружок Н. Станкевича, из которого вышли такие замечательные деятели как В. Белинский, М. Бакунин, В. Красов, И. Клюшников, Т. Грановский, а также такое оригинальное явление как семья Аксаковых, породившая самобытного писателя С.Т. Аксакова, ярких поэтов, критиков и публицистов К. и И. Аксаковых. С ней были связаны многие деятели русской культуры.

Юрий Владимирович Манн

Критика / Документальное
Об Илье Эренбурге (Книги. Люди. Страны)
Об Илье Эренбурге (Книги. Люди. Страны)

В книгу историка русской литературы и политической жизни XX века Бориса Фрезинского вошли работы последних двадцати лет, посвященные жизни и творчеству Ильи Эренбурга (1891–1967) — поэта, прозаика, публициста, мемуариста и общественного деятеля.В первой части речь идет о книгах Эренбурга, об их пути от замысла до издания. Вторую часть «Лица» открывает работа о взаимоотношениях поэта и писателя Ильи Эренбурга с его погибшим в Гражданскую войну кузеном художником Ильей Эренбургом, об их пересечениях и спорах в России и во Франции. Герои других работ этой части — знаменитые русские литераторы: поэты (от В. Брюсова до Б. Слуцкого), прозаик Е. Замятин, ученый-славист Р. Якобсон, критик и диссидент А. Синявский — с ними Илью Эренбурга связывало дружеское общение в разные времена. Третья часть — о жизни Эренбурга в странах любимой им Европы, о его путешествиях и дружбе с европейскими писателями, поэтами, художниками…Все сюжеты книги рассматриваются в контексте политической и литературной жизни России и мира 1910–1960-х годов, основаны на многолетних разысканиях в государственных и частных архивах и вводят в научный оборот большой свод новых документов.

Борис Фрезинский , Борис Яковлевич Фрезинский

Биографии и Мемуары / История / Литературоведение / Политика / Образование и наука / Документальное

Похожие книги