Гнезда русской культуры (кружок и семья)

Стихотворение носит название «Тэкле», иначе говоря, оно адресовано героине шиллеровской драматической трилогии «Валленштейн». Тэкла или, иначе, Текла – возлюбленная и единомышленница Макса Пикколомини, мужественного защитника народных интересов. Молодой Белинский называл Макса и Теклу двумя «райскими цветками», а их любовь – «небесною». И стихотворение Константина – невольная дань любви к шиллеровской героине, но не только к ней. В облике литературного персонажа ему видятся черты другого «дивного создания» – реального, земного, близкого, родственного… Черты Маши Карташевской.

Маша была дочерью Надежды Аксаковой, любимой сестры Сергея Тимофеевича. Еще в бытность Аксакова в Петербурге Надежда вышла замуж за Мосолова, богатого человека, владельца чугунных заводов Вятской губернии. Брак продолжался недолго; через четыре года Мосолов умер, и молодая вдова в 1817 году вышла замуж за Григория Ивановича Карташевского, бывшего учителя Сергея Аксакова еще в Казанской гимназии и затем адъюнкта Казанского университета. Григорий Иванович, мы помним, был вхож в дом Аксаковых и давно уже присматривался к хорошеющей день ото дня девушке.

Ко времени женитьбы на Аксаковой Карташевский проживал в столице и стал видным чиновником. Так основалась петербургская отрасль семейства Аксаковых – Карташевских.

Вскоре у Григория Ивановича и Надежды Тимофеевны родилась дочь – Маша. Константину она приходилась двоюродной сестрой и была на год моложе его.

Виделись они нечасто, но регулярно: то Константин с отцом приезжал в Петербург, то Маша с родителями наведывалась в Москву или Богородское, где Аксаковы имели обыкновение проводить лето.

Костя делился с Машей своими мыслями, читал ей любимые произведения – и всегда встречал понимание и сочувствие. И то, что это сочувствие исходило от молодой прелестной девушки, едва достигшей семнадцати лет, окрыляло и странным образом волновало Константина. В присутствии Маши забывались обиды, причиненные неосторожным словом или колкой насмешкой товарищей по кружку. Хотелось раскрыть свое сердце до дна, ничего не утаивая и ни о чем не умалчивая.

В начале 1836 года Константин Аксаков, уже окончивший Московский университет кандидатом, в очередной раз приехал в Петербург, снова встретился с Машей и понял, что она сделалась ему еще ближе и дороже.

По возвращении в Москву он пишет «милой Машеньке» большое письмо. «На другой день нашего отъезда мои чувства пришли в такое раздражительное состояние, что я был готов (сказать стыдно) плакать от всякой безделицы. Всякий стих, который я ни произносил, чувствовал я вдесятеро сильнее, и от всякого сколько-нибудь грустного и мелодичного стиха навертывались у меня слезы».

Константин решил «прочесть стихи Державина и заплакал настоящим образом».

«Долго еще после продолжалось это состояние… Вы говорили, Машенька, что на вас находят минуты, когда вам хочется плакать, и вы сами не знаете, о чем; вы же говорили, что вы стараетесь удалить от себя такие минуты. О нет! Это святые мгновения; они и так редко посещают человека; ловите, ловите их: они освежат, утешат вашу душу, и благо тому, кого они не перестают навещать».

Константин продолжает в письме прерванный на полуслове очный разговор, развивает мысли, которые он не успел до конца объяснить, затрагивает темы, которые уже не раз обсуждались и хорошо знакомы Машеньке.

«Нынче вечером, – сообщает Аксаков в том же письме, – пойду к Станкевичу и увижу круг тех своих приятелей, которые, как я вам сказывал, едва совсем не убили у меня самолюбие, но которые, впрочем, прекрасные люди»[33].

От Маши у Аксакова не было секретов; рассказал он ей и о своем стесненном положении в кружке, впрочем, стараясь быть объективным и не впадать в преувеличения.

Но тут начались для Константина новые переживания: почему Маша не спешит написать ему и даже не отвечает на его письма? «Я не получил от вас еще ни одного письма, а написал уже два таких огромных». Через день-два: «…все нет ответа на мое первое письмо… Видно, вам не так хочется говорить со мною, как мне с вами». На следующий день: «Вот и пятница, а письма все нет…».

Письмо пришло на следующей неделе, в понедельник. «Наконец, наконец нынче я получил от вас письмо, услышал ваш голос из Петербурга и увидал, что вы точно так же говорите со мной, как говаривали бывало прежде, просто и, как мне кажется, доверчиво; что вы точно так же слушаете меня, улыбаясь, может быть, но не смеясь…»

Константин окрылен, счастлив, но незаметно в сознание проникает новая тревога. Сильное чувство подозрительно и готово без устали выискивать неблагоприятные признаки. Вот хотя бы то, что Маша никогда не видела Константина во сне… «Но может быть, я и снился вам, да вы забыли это», – утешает он себя.

Константин судит по себе: Маша грезится ему и наяву, и во сне.