Гнезда русской культуры (кружок и семья)

Высокая пред нами цель —
Изящное искусство!
Приняла нас их колыбель,
Воспитывало чувство…
Но кто ж нам путь сей указал,
Возвышенный, свободный,
Кто силы нам стремиться дал
К сей цели благородной?
Кто нас теперь ведет туда
Высокими речами?
Вы угадали, други, да —
Он здесь, он вечно с нами.

В 1832 году в университете появился еще один молодой преподаватель – Степан Петрович Шевырев. О Шевыреве мы знаем больше по его деятельности в 40-е и 50-е годы, когда он яростно боролся с Белинским и с либеральными идеями, издавал «Москвитянина», журнал со сложной ориентацией, в которой объективность подхода порою сочеталась с подчеркнутым консерватизмом. Но в молодости Шевырев был другим человеком. Пушкин высоко ценил Шевырева как литературного критика и приветствовал его приход в университет.

Шевырев читал в университете теорию литературы, историю западноевропейской, а позднее древнерусской литературы.

По отношению к Надеждину он выступил и союзником, и соперником. Союзником – потому что Шевырев тоже стремился расширить кругозор своих слушателей, привить им новые художественные понятия. Он сравнительно недавно вернулся из Италии и, пропитанный духом античности, проводил «свой тонкий и умный критический анализ чужих литератур» (И. А. Гончаров). Соперником же Шевырев явился по отношению к Надеждину потому, что недолюбливал философский метод исследования; считал, что он ведет к схематизму. Шевырев выступал за более свободное и широкое изложение фактов искусства.

Студенты тотчас уловили дух соперничества и с любопытством следили за борьбой двух преподавателей. В Шевыреве им нравились «честное занятие наукой», добросовестность и труд, но все же предпочтение они отдавали Надеждину. Ведь смысл своих занятий они видели в том, чтобы выработать общий, единый взгляд на жизнь и искусство, а сделать это можно было только с помощью философии. К тому же с каждым годом заметнее становились неприглядные черты Шевырева: педантизм, мелочность, авторитарность.

Однажды, по воспоминаниям Константина Аксакова, Шевырев сказал студентам, «что так как уже мысль выражена его словами удовлетворительно, то он бы желал, чтобы студенты высказывали ее в ответах его же словами». «Это весьма нам не понравилось», – замечает Аксаков. Еще бы! Молодые люди стремятся к самостоятельности, ищут свое разрешение проблем, а им предлагают механически заучивать формулировки преподавателя!

Профессор медицины Котельницкий – тот самый, который говаривал, что «умнее Пленка-то не сделаешься», – как-то услышал, что студенты хвалят молодого преподавателя, только что возвратившегося из Италии, то есть Шевырева. «Ну, не хвалите раньше времени, – поживет с нами, так поглупеет», – заметил Котельницкий. К сожалению, в этом предостережении оказалась доля истины.

В жизни иногда случаются такие иронические совпадения, которые превосходят любой вымысел. Станкевич, едва ли слышавший предсказание Котельницкого в отношении Шевырева, спустя несколько лет, в 1838 году, сопоставил оба эти имени. «Шевырев, – грустно заметил он, – перешел степень Котельницкого».

* * *

Итак, немногие профессора и преподаватели смогли найти путь к сердцу студентов: Павлов, Надеждин, Каченовский… Некоторых из них студенты принимали небезоговорочно: у «деда Кампа» (Декампа) ценили отличное знание французского языка, но осуждали его напускную важность, видели, что лекции его бедны содержанием. В Шевыреве отталкивал догматизм, неприязненное отношение к новым философским идеям.

Строгость студентов вытекала из их умственных запросов. Молодые люди были обязаны себе, может быть, больше, чем самым любимым профессорам. «Мы мало почерпнули из университетских лекций и много вынесли из университетской жизни», – вспоминал К. Аксаков. «Университетская жизнь» проходила в основном вне официальных рамок и установлений.